Первое Чудо

Это предчувствие небывалого счастья, избыток сил и желание обвятъ всю вселен-ную. Это кукла на капоте «Волги» или цветные ленты на арендованном лимузине, улыбки друзей, заезженные тосты и конверты в подарок.

Это первые бытовые сложности, о которые рискует разбиться любовная лодка, это сложная притирка людей, превратившихся в «тещ», «зятьев» и «невесток».

Это первая тяжесть под сердцем, первая тошнота и первый плод чрева.

Семейная жизнь. Это сгусток священных проблем, которые трудно решать и от которых невозможно укрыться.

Нет большей тайны, чем жизнь семейная. И под покровом этой тайны, словно в ночном кровавом бою, сплелись в борьбе грехи и добродетели. Весь нравственный климат в мире напрямую зависит от того, насколько сильны отцы, насколько верны жены, насколько сдержаны благоразумной строгостью дети, насколько окутаны заботой старики.

На темы, связанные с семьей, трудно говорить и о них нельзя молчать. Нельзя, потому что выветривание из семейной жизни добродетелей ведет к умиранию семьи как таковой. А умирание семьи уже родило и еще родит такие болезни, для лечения которых у человечества нет лекарства.

Тема бездонна и труд необходим. То, что не получилось у нас, успешно продолжат другие. Мы попросту ныряем в море, не дерзая на то, чтобы его выпить.

Итак, мы говорим о семье.

Нельзя не радоваться, прикасаясь к этому чуду из чудес и тайне из тайн - любви и браку.

РАДОСТЬ

Первое чудо

Имя Христа и Его образ неотделимы от совершенных Им чудес. Одно лишь то, что описано в Евангелии, поражает воображе¬ние. А ведь это лишь малая часть от целого, и если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг (Ин. 21:25).

Спаситель проявляет Свою власть над стихиями и веществом, над миром духов, над болезнями и смертью. Умолкает ветер, умножается хлеб, отбегают демоны, отступают болезни, ослабляет хватку смерть. Но все эти чудеса похожи на военные действия. В тонущей лодке — страх, у слушающего поучения народа — голод, среди погребальной процессии — плач, среди больных — страдание и тающая надежда. Сама жизнь, само пребывание Безгрешного среди грешников и Здорового среди больных должны были восприниматься Им как страдание. Он пришел, говорит Льюис, на оккупированную врагом землю, и для Него, видящего тайну сердец человеческих, наш мир являл собою картину страшную.

Значит, чудеса только и возможны там, где есть боль и страх? Значит, кроме как исцелить или спасти от беды, нет больше способа проявить любовь и милость? Это было бы так, вернее, у нас был бы повод думать так, если бы не первое чудо.

Первое чудо происходит на свадьбе. Нет ни больных, ни плачущих. Нет никого, носящего траур, ведь иначе брак был бы невозможен. Зато есть пение и танцы, поздравления и подарки. Есть и слезы, но это слезы радости — слезы матери, отца и подружек.

В своих существенных чертах брачная церемония и до сего дня мало в чем изменилась. Молодые обменивались кольцами, пили общую чашу вина, ста-новились на вышитое полотенце, выслушивали благословения, в которых то и дело звучали имена Авраама и Сарры, Исаака и Ревекки, Иосифа и Асенефы. В Иисусовы времена все это уже было благословенной древностью.

Значит, на земле не все погрузилось во тьму. Значит, не все тело мира покрылось пятнами проказы, и на этом теле еще есть участки здоровой и чистой кожи. Эти здоровые части жизни связаны с браком. Кто хочет радоваться позволительной, чистой, безгрешной радостью, пусть ищет ее в благословенном супружестве и во всем, что с ним связано. Христос пришел на брак, чтобы показать Свое сочувствие не только нашей боли, но и нашему ликованию. Впрочем, не всякому. Если купец обманет покупателя — то ли уменьшенной гирей, то ли льстивыми речами — то у купца будет радость, а Христос эту радость с ним разделить не согласится. Если на гладиаторском поединке часть зала будет приветствовать победителя, а вторая часть будет оплакивать проигравшего, то Христос вряд ли будет скорбеть со скорбящими и радоваться с радующимися.

Но свадьба — это другое дело. Это немножко настоящего меда посреди горьких, как полынь, будней. Это образ любви Бога и человека, это жертвенность и са-моотдача, это чудесное превращение двух жизней в одну. Образами супружеской тайны была насыщена речь Исаии, Осии, и еще совсем недавно Иоанн Креститель называл себя другом Жениха, под Жени¬хом подразумевая Самого Спасителя.

Итак, Он был на браке и ни один мертвый еще не воскрес по Его слову, ни один демон еще не оставил мучимого им человека. Время чудес еще не настало.

И вот на празднике не хватило вина. То ли бедны были брачующиеся, то ли гостей было слишком много, но чаши пирующих опустели. Пусть лучше бы не хватило хлеба. Ведь вино веселит сердце человека (Пс. 103:15), и что же это будет за свадьба без веселья. Бедняки во множестве приходят на свадьбы. Они знают, что сегодня никто не прогонит их. Они помнят слова Писания: Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душою; пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании (Притч. 31:6, 7). И вдруг такая новость — нет вина!

В это время ко Христу обращается Мать. Он еще не творил чудес, и Она еще не выступала в роли заступницы. Но, видно, время пришло. Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них. Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? еще не пришел час Мой (Ин. 2:3, 4).

Один из отцов говорит, что это был тот диалог, который должен был прозвучать в Эдеме. Так должен был ответить Адам на предложение жены съесть от запрещенного древа. «Что Мне и Тебе, Жено? Наше время еще не пришло», Христос исправляет ошибку праотца. Он — второй Адам и пришел исправить ошибки первого. Но тогда, в раю, в словах жены был соблазн на грех, а здесь в словах Матери нет ни греха, ни корысти, лишь сострадание. Поэтому Она продолжает просить, уже без слов, только взглядом. А Христос в ответ на Ее просьбу здесь же на свадьбе начинает Свое служение, ознаменованное обилием чудес.

Первое чудо открывает характер последующих. В нем нет ни позы, ни жеста, ни эффектных фраз. Нет ничего, что так бросается в глаза, чего так часто ждут люди и на что они так падки. Ведь да¬леко не всякий из нас понимает разницу между чудом и фокусом, и уж совсем мало кто знает, зачем нужно совершать великие дела тихо и не напоказ.

Сосуды, служащие для ритуальных омовений, по слову Иисуса наполняются водой. Затем из них черпают и несут воду распорядителю пира. Тот пьет и тотчас зовет к себе жениха, чтобы отругать его. Оказывается, жених утаил хорошее вино и подал его только теперь, когда худшее уже было выпито. Вода в сосудах стала вином, и жених ни за что получает выговор, но веселье продолжается, никому нет особого дела до того, что Сын Божий начал творить чудеса. Так испокон веков мы, люди, привычно пользуемся непрестанными Божьими чудесами, не утруждая себя мыслями о Том, Кто их творит.

Все, наверное, были немножко выпившими, что для свадьбы естественно и в чем еще нет греха. Все, конечно, обрадовались новому питью, которое оказалось вкуснее первого. Гости пробовали новое вино, причмокивали от удовольствия и, хитро прищурившись, говорили: «Ай да жених! Такое чудное вино принес в конце застолья. Хитрец!» Потом опять заиграла музыка, и опять начались танцы.

Но ученики Христовы были трезвы. Они мало внимания уделяли еде и на¬питкам, но зато внимательно следили за Учителем. Чудо не ускользнуло от них, и уверовали в Него ученики Его (Ин. 2:11).

Моисей превращал воду Нила в кровь, чтоб ее не могли пить египтяне. Иисус превратил воду в вино, чтобы веселье на свадьбе не угасло. А затем, через три года, Он превратит вино в Кровь Свою, чтобы нам пить Ее во оставление грехов. Наконец-то пришел Тот, Кто больше Моисея. Пришел Тот, о Котором сам Моисей сказал: Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь Бог твой, — Его слушайте (Втор. 18:15).

Отныне чудеса польются с тем постоянством, с каким тепло и свет льются от солнца на землю.

И первое чудо — на свадьбе. Не среди прокаженных, не среди плачущих о покойнике. Это значит, что и в будущей жизни Христос не прекратит чудодействовать. Ему некого будет воскрешать, некого лечить, Он больше не будет изгонять из людей демонов. Но Он продолжит творить чудеса, чтобы радовать людей, чтобы райское веселье не заканчивалось.

Ведь и само Царство Небесное в притчах Христом изображено как брачный чертог, как свадебное пиршество.

Слова на венчании

Молодым

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Человеку дано пережить многое из того, что пережил праотец Адам. При всей нашей сложности и непохожести друг на друга, люди в глубине души проживают одну и ту же жизнь, начало которой — в Эдемском саду. Так, например, перед вступлением в Великий пост мы вспоминаем Адамово изгнание, и наше сердце способно пережить ту, якобы чужую, трагедию, как свою. Наше сердце способно на «Адамов плач».

Когда мы работаем, мы вспоминаем повеление Божие Адаму возделывать и хранить райский сад. Эту двойную задачу унаследовали и мы, будучи обязанными трудиться двояко: над окружающим миром и над собственным сердцем. Спра-ведлива, поэтому, английская пословица «Копаясь в земле, покопайся в себе».

Особенно должны быть близки вам, дорогие молодые, слова Писания о приведении к Адаму жены. Он не видел и не знал ее, но когда Бог привел к нему взятую от его плоти подругу, Адам стал пророчествовать. Он узнал в ней самого себя, вернее, часть свою и дал ей имя — жена. В русском языке не чувствуется звуковая сродненность имен мужчины и женщины. А в еврейском тексте муж — «иш», а жена — «иша», т. е. «взятая от мужа». Еще Адам постиг, что от него, от его плоти и костей, взята жена, что теперь человек будет оставлять отца и мать и прилепляться к жене, чтобы стать с нею одной плотью. Это тем более удивительные слова, что Адама не рожала женщина, он не имел плотских родителей и говорил, пророчествовал от лица несметного количества будущего потомства, отцом которого он себя смутно ощущал.

Почему эти слова должны быть вам близки? Да потому, что когда вы нашли друг друга среди шумного многолюдства, вы почувствовали на время, что в мире никого, кроме вас, нет. Словно вы — первые люди на земле, как Адам и Ева. И еще вы узнали, почувствовали тогда, что встретили часть свою, как бы себя самого, и теперь расстаться — означает умереть.

Сегодня ваша копилка святых мыслей и ощущений пополняется еще одним драгоценным и уникальным опытом. Вы венчаетесь. Та первая пара, Адам и жена его, венчались в раю. Тогда в мире не было греха, и весь мир был храмом. Нужды в отдельных освященных зданиях не было. Вы же ныне венчаетесь в Церкви, которая есть не что иное, как рай на земле. Это тем более очевидно, что вы, как и праотцы слышите те же благословения: Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею (Быт. 1:28). Вам дано сегодня пережить (один раз на всю долгую жизнь) то самое райское состояние, с которого началось умножение людей и человеческая история. Не забудьте этого.

Есть, правда, одно различие между вами и прародителями, и различие очень серьезное. Это — грех. Первый брак был тогда, когда грех еще не вторгся в мир и не начал еще своей губительной и разрушающей деятельности. Вы же венчаетесь в те времена, когда грех сросся с человеком, стал привычным и от этой привычки едва различимым.

Церковь благословляет и освящает ваш брак именем Иисусовым. Он — Иисус Христос — победил и грех, и его следствие — смерть. Но чтобы усво¬ить плоды Христовой победы нужно много потрудиться. Мало людей хотят жить для Христа и ходить в Его свете. Оттого растлились нравы, расшатались устои и обезумел человек. Очевидное стало со¬крытым, и только в храме слух человеческий оглашается словами Истины.

Хочу напомнить вам, что в храме мы венчаем вас не для того, чтобы в следующий раз вы пришли сюда ради Крещения первенца. Я уже вспоминал одну английскую пословицу. Вспомню и еще одну. В ней говорится о тех христианах, которые бывают в церкви трижды в течение жизни, и все три раза они приходят не на своих ногах. Первый раз их приносят крестить. Второй раз их привозят венчать. И третий раз их или приносят, или привозят отпевать. Не будьте подобны им. Мы венчаем вас для того, чтобы здесь, на этом месте молитв о вашем благодатном соединении в одну плоть, вы бывали часто. Причащайтесь Святых Тайн, молитвой в храме отмечайте день воскресный, поучайтесь в законе Господнем через голос пастырей.

Не в рай, но в мир, который во зле лежит, мы проводим вас отсюда через несколько минут! Бог да вразумит вас, Бог да сохранит вас, Бог да умудрит вас на всякое дело благое!

Перед взором нашим вас двое. Но в Духе Святом мы усматриваем другой счет и другую арифметику.

Вы — один человек, одна плоть в Господе, отныне и навеки!

С другой стороны, здесь вас трое: жених, невеста и, незримо, Господь. Он сказал, что где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них (Мф. 18:20). Он сказал, Он и сделал. И вот вам на прощанье краткая формула счастья: будьте здесь, на земле, всегда вместе, и — с Господом. А в будущей жизни будьте с Господом, но и непре-менно вместе.

Аминь.

Родителям молодых

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Все внимание наше приковано нынче к этим двум молодым людям, соединяемым благодатью Божией в одну плоть. Но позвольте сказать несколько слов и вам, родителям жениха и невесты.

Сложные чувства сегодня теснятся в вашей груди, и странные слезы увлажняют ваши глаза. Удивления достойна связь между глазом и сердцем. Стоит бросить неосторожный взгляд в сторону запрещенную, как в сердце загорается недобрый огонь. Лучшим примером этого служит нам история, бывшая с Давидом, история, о которой напоминает пятидесятый псалом. И стоит сердцу сжаться, тоской ли, покаянием ли, как око начинает слезить. Отчего же вам сегодня хочется плакать? Какие чувства смешались в вашем сердце?

Это одновременно чувства и скорби, и радости. Вы скорбите, поскольку дети ваши так неожиданно выросли. Вы навсегда прощаетесь сегодня с их детством. Сама жизнь, такая хлопотная и насыщенная событиями, сегодня кажется вам бы-стротечной, похожей на сон, отлетающий от проснувшегося человека. «Неужели это мы выдаем замуж нашу дочь, женим сына? — думаете вы. — Неужели это мы скоро станем дедушкой и бабушкой?» Да, вы. И хотя в душе вы чувствуете себя та-кими же молодыми, как ваши дети, правда жизни скоро заявит о себе новыми за-ботами, новыми переживаниями.

Вы радуетесь, потому что нельзя не радоваться, видя сияющие лица молодоженов. Нельзя не радоваться, прикасаясь к этому чуду из чудес и тайне из тайн — любви и браку. У каждого из вас сегодня день великого приобретения. Тот, кто до сегодняшнего дня имел сына, здесь и сейчас приобрел дочку. И наоборот, кто имел дочь, приобрел сына. Прошу вас, любите зятя больше, чем дочь. Любите невестку больше, чем сына. Слишком часто бывает наоборот, и мы слышим об этом в анекдотах, в сводках криминальной хроники, в кухонных пересудах.

Вашим детям придется строить свою жизнь с мелочей. Покуда дело будет касаться разбора конвертов и подарков или поездки в свадебное путешествие, все будет более-менее хорошо. Сложнее будет с заботами по кухне, с первыми покупками, с планировкой семейного бюджета, с примирением после неизбежных размолвок и обид. Прошу вас, не мешайте им. Не мешайте — означает не старайтесь помочь. Дайте им сменить белое платье и строгий костюм на халаты и тапочки. Дайте им узнать друг друга в повседневном быту, который серьезнее, чем огонь и вода, испытывает отношения. Пусть они все испытают сами, сами все попробуют на вкус.

Если дочь придет к вам жаловаться на зятя, не слушайте ее. Пусть возвращается домой и мирится с супругом. Если то же сделает сын, разверните его в сторону жены. Вы можете помочь им, в основном, молитвой.

Я не знаю, молились ли вы за своих детей, когда они лежали в колыбели, когда они пошли в школу, когда начали взрослеть. Я не знаю, чего вы просили у Бога для них, когда молились. Если молились, то, конечно, просили здоровья. А вот просили ли терпения, целомудрия, трудолюбия, крепкой веры в Господа, я не знаю. Но как бы то ни было, молитесь сейчас. Просите для них у Бога верности, терпения в невзгодах, конечно, здоровья, которое так хрупко и так желательно.

Вы знаете больше. Но знания эти накопились у вас не за один год. Не думайте, что можно быстро всему научить. Не раздражайтесь, если не все ваши советы принимаются сразу, не все ваши уроки легко усваиваются. Любовь тем и хороша, что умеет не исчезать и даже не уменьшаться, видя несовершенства в том, кого любит.

Ваши дети сегодня нашли свою половину. А вы сегодня разбогатели на еще одного по-настоящему родного, хотя уже совсем взрослого ребенка. Да научит вас Дух Святой настоящей любви к своим детям — и к тому, что рожден вами, и к тому, которого вы приобрели сегодня.

Аминь.

Друзьям, гостям и родственникам

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Дорогие братья и сестры! С веселыми лицами и в праздничных одеждах вы пришли сегодня в храм, чтобы разделить с молодыми и с их родителями радость великого дня — дня венчания.

Голос жениха и невесты в Писании обозначает торжество жизни и безгрешную радость. Наоборот, отсутствие подобных голосов, их исчезновение означает ничто иное, как гибель народа или прекращение обычной жизни по причине Божьего гнева.

Стоит ли удивляться, что брачное торжество влечет к себе, помимо жениха и невесты, помимо их ближайших род¬ственников, еще многих и многих.

Придя в храм, вы стояли на венчании вполоборота к алтарю — так, чтобы можно было видеть виновников торжества. Это понятно, но это неправильно. Нужно было стоять лицом к востоку, к святилищу, и за молодых молиться. Ваши молитвы будут им очень нужны. Украсть можно, забрав то, что есть. Но можно украсть и не дав того, что должен дать. Спросите свою совесть: не украли ли вы сегодня у молодых духовную благодать, не молясь за них в ходе венчания, но лишь глазея на них? Зачем еще и идти в церковь, если не на молитву? Впрочем, у вас будет еще возможность часто и с горячим сердцем молиться — как за эту пару, так и за других людей. Мы же обратим с вами внимание на следующее.

Не секрет, что супружеству, этому цветку, из рая принесенному на землю, в наши дни угрожает многое. Семья в наши дни не просто страдает. Семья в наши дни начала исчезать. На каждую пару, стоящую в наши дни под венцами, ложится ответственность за будущую жизнь и будущие поколения. Не думайте, что это ложный и неуместный пафос. Посмотрите на лица незамужних девушек здесь в храме. Разве вы не прочтете в глазах многих из них сладкий и болезненный вопрос: «Господи! А я когда?» Парни думают об этом меньше. Они медленнее взрослеют, дольше остаются детьми, а воспитанные и заласканные матерями (часто и без отцов) и вовсе рискуют никогда не вырасти. Но девушку природа раньше делает умной и внимательной. Так вот, если мы не будем видеть браки состоявшиеся, браки, выдержавшие напор искушений, браки, не потерявшие, но умножившие любовь, то что мы увидим в глазах таких девушек через некоторое время? Мы увидим разочарование или даже отчаяние. «Нет настоящей любви, — услышим мы. — Нет настоящих семей. Есть привычка, есть лицемерие, а любви нет». Так говорят многие. А если так говорят, то да будет известно нам, что вслед за произнесением этих слов, человек начинает грешить без страха. Начинает грешить не от любопытства или от немощи, а от отчаяния. Разве мы этого хотим новому, следующему после нас поколению?

Поэтому я говорю, что на каждую венчанную пару будут смотреть не в оба, но в четыре глаза, и в этих глазах будет вопрос: «Оправдают ли они свое венчание? Если да, то и я хочу полюбить и идти под венец».

Как тяжело в огромном человеческом море найти именно свою половину! Именно свою, а не чужую! Для меня очевидно, что без особой милости Божией и благодати это невозможно. И непосильно, быть может, самому человеку вымолить это счастье для себя, но нужна ему молитвенная помощь мамы, отца, друзей, духовенства. Потому я говорю вам, незамужним и неженатым: молитесь за эту, близкую вам пару. Молитесь и говорите: «Боже, сохрани их, помоги им, благослови их, и меня не забудь. Дай и мне в свое время эту радость и это счастье — супружество».

И для вас есть у меня слово — для тех, кто прожил в браке уже не один год. Вспомните себя в те дни, когда вы были женихом и невестой. Вспомните все то тайное — встречи, признанья, мечты — все, известное, кроме вас двоих, лишь Богу, и умилитесь. Жизнь ожесточает вас: ту свежую и чистую любовь, что кружила вам голову в молодости, вы изрядно расплескали по пути. Так взгляните же друг на друга новыми глазами и возьмитесь за руки, словно впервые, в день собственной свадьбы. Может быть, благодать, пришедшая сегодня на венчающуюся пару, коснется своим крылом и вас. Может быть, число новобрачных таинственно дополнится другими парами, не начинающими, но обновляющими святой супружеский союз.

Наконец, и вы, прожившие в браке долго, но так и не венчавшиеся. Неужели вы не спросите сегодня друг друга: «А чего это мы с тобой, мать, до сих пор не венчаны?» — скажет муж. «Да вроде стыдно уже, дед», — ответит жена. А я говорю вам — не стыдно. Не стыдно идти в храм за молитвой и благословением. И не поздно. Никогда не поздно обвенчаться, тем более, что, поливая корни, мы помогаем зазеленеть ветвям. А венчая супругов со «стажем», мы низводим благословение на их детей, а если есть, то и на внуков.

Молодая пара радостью своей собрала нас сюда. Но вы видите, как радость одних стала пользой для многих. И так в Церкви всегда. Господь призывает одних, но не забывает и об остальных, зажигает одну свечу, но от ее огня воспламеняет многие лампады. Ему, в Чье трисвятое имя мы крестились, Отцу и Сыну и Святому Духу, слава отныне и во веки.

Аминь.

Молодым

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Дорогие молодожены! Мы все понимаем, что сказанные сегодня слова доходят до вашего слуха как бы сквозь вату. Вы еще не верите, что все происходящее происходит именно с вами, а не с кем-то другим. Но я знаю, что потом все сказанное проявится в вашей памяти, словно изображение на пленке. Помогут вам и видеозаписи, без которых сегодня редко обходится венчание. Ради этого будущего осознания ныне сказанных слов можно сейчас говорить о вещах важных, предельно значимых.

Человеческая жизнь напрямую зависит от добродетели. Конечно, она зависит и от денег, и от здоровья, и от того, на¬сколько много у вас друзей, и как крепки ваши связи с родителями и родственниками. Но это вторичные факторы. Первичным фактором является именно добродетель. Под добродетелью я сейчас имею в виду те нравственные качества, без которых жить нельзя. Если же их нет, а жизнь продолжается, то это уже не человеческая жизнь, а скотская или бесовская. Что же это за добродетели?

Это трудолюбие, терпение, верность, воздержанность, постоянство, благодарность. Этот ряд можно продолжать, хотя и не до бесконечности. С одной стороны, вступая в брак, какими-то добродетелями нужно уже обладать. Но с другой стороны, сам брак способствует воспитанию в человеке всех необходимых качеств, лишь бы только человек не противился этому воспитанию, а, наоборот, сознательно в нем участвовал. Семью можно назвать тем гнездом, в котором душа вырастает и, словно птенец, оперяется для самостоятельного полета, полета в Цар¬ство Небесное.

Начнем с трудолюбия. Брак не терпит лентяев. Тот, кто желает превратить жизнь в цепь непрерывных удовольствий, превратит ее со временем в цепь непрерывных страданий. Непременно трудитесь. Ни в коем случае не ешьте хлеб даром. Камнем в горле становится даром съеденный хлеб.

Митрофан Воронежский кратко говорил: «Употреби труд, храни мерность — богат будешь». То есть: трудись и даром не трать. Со временем накопятся избытки, те самые, которые мы зовем богатством.

Вы, конечно, хотите жить в довольстве. Это не грешно. Но нужно знать, как достичь этого, не наступая на совесть. И вот вам совет: не спешите и никому не завидуйте. В свое время у вас будет все, что нужно. И вы будете это ценить, поскольку это будет заработанным благом, а не украденным или случайно найденным.

Завистливый смотрит на тех, кто богаче, чтобы завидовать. Благочестивый смотрит на тех, кто беднее, чтобы помочь. Слышали вы пословицу: «Не оскудеет рука дающего»? Знайте, что она «работает» с точностью физического закона. Человек милостивый, сострадательный, любящий отделять часть заработанных средств для неимущих, будет, непременно будет благословлен Богом. Вот вам тайна, для всех открытая, но не многим известная.

Для того же, чтобы быть бедным, необязательно быть лентяем. Есть еще два способа обеднеть. Это воровать и работать в воскресенье. Вывод понятен? Не берите чужого, не вносите в свой дом огонь. И обязательно чтите Господа в день воскресный, не занимайтесь в этот день тем, чем можно заняться в будни, тем, что подождет. Это тоже просто, но и это — тайна.

О верности и целомудрии скажу кратко. Пусть муж думает: в мире больше нет женщин, кроме моей жены. Пусть жена думает подобным образом: в мире нет мужчин, кроме моего мужа. Слышите? Не то, чтобы они есть, но моя жена красивее. Есть, но мой муж добрее и умнее. Их просто нет. И если нельзя воровать, чтобы не обеднеть, то и блудить нельзя, ибо это тоже воровство. Апостол Павел говорит, что муж себе не хозяин, но хозяйка ему жена. Точно так же и наоборот. Это говорится о плоти. Поскольку вы теперь — одна плоть, то муж — хозяин плоти жены, а она — хозяйка плоти мужа. Всякое общение с иною плотью — это воровство и великое несчастье. Бог да сохранит вас от этого.

Как было бы хорошо дожить до внуков и правнуков и суметь сказать им: «Кроме вашего дедушки у меня не было мужчин; кроме вашей бабушки я не знал женщин». Слушайте это все, здесь стоя¬щие, потому что слова эти — суд для человека и касаются всех.

Нужно ли говорить о том, что брак несовместим с пьянством? Думаю, нет. Всем известно, что стон и плач живет там, где поселилось пьянство. Избегайте этой беды. Не ходите теми дорожками, на которых могут быть норы зеленого змия. И от этой беды Бог да сохранит вас.

Если вы теперь столь близки, что одна плоть у вас, то нераздельными должны быть у вас и труд, и отдых. Нельзя, чтобы у мужа были свои друзья и свои интересы, а у жены свои. Многие перетаскивают в семейную жизнь старые привычки и интересы, пытаются отвоевать «собственное» пространство внутри брака. Опасно это. До некоторой степени в этом есть необходимость, но если возник-нут конфликты, то частное нужно будет принести в жертву общему. Ради семьи нужно будет жертвовать личными пристрастиями.

Мы только начали говорить, а многим уже показались наши слова и страшными, и грозными, и тяжелыми. Так и апостолы, услыхав от Господа об обязанностях в браке, о неразлучности и верности, сказали, что лучше не жениться (Мф. 19:10). Некоторым — тем, кому дано — действительно лучше не жениться. Но их мало, и вряд ли есть среди нас сейчас хоть один такой. А всем остальным лучше жениться, но по любви и с открытыми глазами. Чем мы и занимаемся сейчас, как не от-крытием глаз? До поздней ночи сегодня вы будете плясать и произносить тосты. Часто эти тосты будут различаться только очередностью слов, а касаться будут только счастья и здоровья в их мирском понимании.

Мы же здесь беседуем о том, что услышишь не часто.

Но поскольку не в последний раз я говорю с вами об этом, поскольку вы придете в храм еще не раз и не два, у нас будет возможность продолжать беседы о браке с вами, уже не женихом и невестой, а состоявшимися мужем и женой.

Целуйте друг друга, принимайте поздравления родных и идите с миром праздновать и веселиться.

Аминь.

Венчание и Святое Писание

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Я хочу сказать вам сейчас несколько слов о том, как пропитано Священным Писанием наше богослужение, как наши молитвы и службы целиком вырастают из Библии.

В миру человек — это щепка на вол¬нах океана. А в Церкви человек —ма¬лый листочек на ветке могучего дерева. Сам он мал, но он органически связан с жизнью дерева, с его историей. Именно поэтому в службе венчания мы слышим имена тех, о ком так редко (горе нам) мы думаем в повседневной жизни.

В чине обручения мы дважды слы¬шим об Исааке и Ревекке. Авраам не хотел искать жену своему долгождан¬ному и обетованному сыну из жите¬лей новой земли — хананеев, среди ко¬торых он жил. И вот он посылает раба в Месопотамию, которая называется в тексте венчания «средоречием», то есть Междуречьем, за невестой. И там, как говорится в венчальном последовании, «ходатайством водоношения» была най¬дена невеста Исааку. Это описано в 24-й главе Книги Бытия. Звали девицу Ревек¬ка. Она была родственницей, а точнее, внучатой племянницей Авраама. Вме¬сте с другими девицами вечером она вы¬шла черпать воду. Раб Авраама помолил¬ся Богу, говоря, что та девушка подойдет сыну его господина, которая даст ему на¬питься. Ревекка с радостью дала напить¬ся незнакомцу и сказала: Я стану черпать и для верблюдов твоих, пока не напьются (Быт. 24:19). Она вылила воду в поило и вновь побежала к колодцу, и так начер¬пала для всех верблюдов.

Вот от каких источников питает¬ся дерево святости! Радушие, готовность потрудиться, готовность с радостью послужить даже и незнакомцу сделали эту девушку матерью святого потомства, сделали ее незабываемой в истории чело-вечества. В нашем народе тоже говорят: ищи жену не в хороводе, а в огороде.

Господь следит за делами сынов и до¬черей человеческих, и вознаграждает их сторицей за искренне сделанное добро.

Ревекка поехала в неизвестную зем¬лю, к невиданному ею доселе жени¬ху — Исааку, который в эти дни скорбел о смерти своей матери — Сарры. И ввел ее Исаак в шатер Сарры, матери своей, и взял Ревекку, и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее; и утешился Исаак в пе¬чали по матери своей (Быт. 24:67).

Согласитесь, братья и сестры, какая это трогательная история, при всей сво¬ей библейской простоте! Если мы не зна¬комы с ней, то молитвы венчания, в ко¬торых молодым выпрашивается такое же благословение, какое было на главах Иса¬ака и Ревекки, пройдут мимо нашего со¬знания. А ведь это не единственное ме¬сто Писания, которое надо хорошо знать. В одном только чине обручения мы слы¬шим воспоминание об Иосифе в Египте, о Данииле в вавилонском плену, о Фа- мари, о возвратившемся блудном сыне, ради которого в притче отец велел за¬колоть тельца. Все эти тексты связаны с одеванием колец. Ведь и Иосиф полу¬чил от фараона перстень в знак того, что он почтен высшей после самого фарао¬на властью в Египте; и Фамарь обманула тестя при помощи посоха и кольца; и по¬каявшийся блудный сын получил, кроме сапог и новой одежды, перстень на руку. Все это нужно знать. Нужно насытить свою маленькую жизнь великими, бес¬смертными образами библейской жизни. Тогда человек укореняется в законе Гос¬поднем и становится похожим на дерево, растущее при потоках вод (Пс. 1:3). Он непременно принесет плод во время свое и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет (Пс. 1:3). А иначе ветер суеты разметает человека, как прах.

Мы не сможем рассказать все, что связано со священными историями в чине венчания. Да и вряд ли это необхо¬димо. Мы дали вам направление движе¬ния, а дальше двигайтесь сами. Читайте Писание, посещайте храм, молитесь вме¬сте. Добавлю только, что раз уж мы бра¬ли повод для беседы из чина обручения, взгляните еще раз внимательно на свои обручальные кольца.

Подумайте о том, что два ваших коль¬ца—это два крайних звена одной цепи. Цепь золотая. Она не видна. Видны только крайние звенья. Ими вы спаяны навеки. Даже смерть не сильна вас разлучить, если вы не позволите греху сделать это. Куда бы вы ни пошли или ни поехали, пусть взгляд на кольцо напомнит вам о святых узах бра¬ка, пусть напомнит вам о заповедях, пусть подвигнет вас на молитву.

Аминь.

...большая и крепкая семья - это и есть классический пример совместного бытия в любви.

БЫТ

Индивидуализм и коллективизм

Ноги человека креп¬ко стоят на земле. Трудно спорить с теми, кто говорит, что че-ловек-существо земное. Но голова человека увен¬чивает прямую спину и стремится в небо. Нельзя спорить и с теми, кто го¬ворит, что у человека не¬бесное призвание. Душа и тело, вечность и время, мощь и слабость, величие и ничтожество, взятые вместе — это чело¬век. Но, начало небесное и начало земное смешаны в человеке не так органично, как смешаны в тесте мука и вода. «Меж¬ду землей и небом — война», — пел не так давно, на рубеже эпох, молодой, ныне уже покойный, певец. Внутри человека про¬исходит борьба помыслов и столкнове¬ние взаимоисключающих желаний. Долг велит одно, сердце стремится к другому, разум твердит о чем-то третьем. А есть еще обстоятельства, традиции, привычки. Человек — это не струна, натянутая меж¬ду Небом и Землей. Скорее, это спираль накала между «плюсом» и «минусом».

Если внутри отдельного человека идет борьба и мира в нем нет, то любое человеческое общество по необходимо¬сти представляет собой сложную систему противовесов и сдерживаний, призван¬ных не дать внутренним противоречиям накопить критическую массу. Человече¬ство есть некий тлеющий пожар, кото¬рый нельзя потушить до конца, и кото¬рому нельзя давать разгореться.

Противоборствующих групп очень много. Есть группы классические, при-сутствующие всегда, — такие, как бога¬тые и бедные. Они могут одеваться по моде и переименовываться в «собственников» и «наемных рабочих», что совсем не меняет сути. Скрыто враждуют внутри человечества мужчины и женщины, отцы и дети. Враждуют оседлые и кочевые ци¬вилизации. Враждуют белые и цветные. Вражды на почве религиозной лучше не касаться мимоходом. И среди всех этих противоречий есть одно, на котором хо¬чется остановить взгляд более пристальный. Противоречие между коллективиз¬мом и индивидуализмом будет в сетке нашего прицела.

***

«В наше время все было по-другому. Мы собирались вместе, вскладчину на-крывали столы, пели, радовались жиз¬ни. Никто не боялся выйти вечером на улицу. Все чувствовали себя, как в одной большой семье. Бедно, конечно, было, вернее — скромно, но очень душевно, весело». Кто не слышал подобных рас¬сказов из уст тех людей, чья молодость пришлась на послевоенные годы?

Одесские дворики, где каждый знает все обо всех, — яркий пример коллектив¬ного бытия. Такое бытие особенно ярко расцветает там, где недавно была вой¬на, где все одинаково бедны, и где тепло большую часть года.

Совсем другое дело — питерские ком¬муналки. Это тоже яркий пример, но с некими особенностями. Там холодно, там все бедны неодинаково. Питер — запад-ный город, город-призрак, город-мираж, не долгими столетиями разраставшийся и поглощавший пригороды, а возникший сразу. Московские слободы, кварталы и переулки надеты на исторический центр, как бесчисленные юбки на колоритную купчиху. А Питер вырос под линейку. В нем коллективное бытие вынужденно, но жителям его привита инъекция за¬падного индивидуализма. Каждый хочет жить изолированно от всех, ибо каждый уверен в том, что он уникален и «право имеет». Но все живут вместе, на малых метрах жилплощади, потому что нет воз¬можности разъехаться и замкнуться на «своих метрах». В таких ульях, рожден¬ных необходимостью, праздники вместе не празднуют, угощениями с пылу-жару не делятся, или делятся гораздо реже, чем в одесских (тбилисских, молдавских) двориках. Питер — это индивидуалист западного образца, живущий по принуж-дению в социалистической казарме. В та¬ких условиях рождается музыкальный андеграунд, писательский талант, психо¬логическая травма, но не здоровая семья. А именно здоровая семья есть камер¬тон здорового коллективизма. Хорошая, то есть большая и крепкая семья —это и есть классический пример совместного бытия в любви, и всякий здоровый кол¬лектив приближается к тому, чтобы быть названным именем «семьи».

***

Индивидуализм звучит как замкну¬тость, безразличие к общему делу, сомне¬ние в том, что общее дело вообще воз¬можно. Между тем, ценностным ядром индивидуализма является несводимость личности к части коллектива, челове-ческая уникальность. Человеку нужно быть наедине со своими мыслями и тре-вогами, личность осознает себя, растет и крепнет в одиночестве. Заставить че-ловека все двадцать четыре часа в сут¬ки быть «на миру» — это пытка. В любом бараке люди стремятся отделить кусочек «своей» территории хотя бы при помо¬щи простыни. Разрезанные на дюжину кусков прежние барские покои превра¬щались в «отдельное жилье» при помощи фанерных перегородок.

Это неистребимое желание жить на своем, пусть небольшом, пространстве раздражало строителей социализма. Они видели в этом явлении ожившее ме-щанство и психологию, отравленную мелкобуржуазными вирусами. На са¬мом деле — это проявление душевного здоровья, потому что человек не должен растворяться в социуме.

Вот мы и похвалили изолированное бытие, хотя только что хвалили бытие коллективное. Так придется делать по¬стоянно, потому что (цитирую сам себя) любое человеческое общество по необхо¬димости представляет собой сложную си-стему противовесов, призванных не дать внутренним противоречиям накопить критическую массу. Скажешь: «Инди¬видуализм — плохо», — тут же найдется аргумент противоположный, говоря¬щий: «Нет, батенька. Вот тут и тут у ин-дивидуализма есть очень даже неплохие стороны». Поспешишь согласиться и по- русски бросишься в противоположную крайность: «Ну, да! Конечно! Личность свободна. Коллективизм — тюрьма». Но и здесь услышишь в ответ: «Коллекти¬визм — не всегда тюрьма, иногда совсем наоборот», — и прочее.

***

Как любой житель Киева, я часто про¬летаю над днепровскими водами по спи¬нам мостов, будь то мост Метро или мост Московский. Этакую сложнейшую шту¬ку — мост — никогда не построишь сила¬ми отдельного индивидуума. Нужна кол-лективная работа инженерной мысли, нужны тщательные и сложные расчеты. Затем — упорный и долгий коллектив¬ный труд, превращающий тонны железа и бетона в довольно изящное сооружение, соединяющее два берега. Хочешь быть последовательным индивидуалистом — не ступай ногой на любой из мостов, посколь¬ку мост — ярчайшее проявление коллек¬тивного труда. В метро, кстати, тоже не заходи. Оно —того же поля ягода. Вряд ли стоит и зажигать лампочку в квартире, поскольку за любой горящей лампочкой скрывается сложнейшая работа электро¬станций и наличие инфраструктуры: ли¬ний передач, подстанций, трансформато¬ров, и т. п.

Логичному индивидуалисту нет места в мире цивилизации. Либо совесть его выгонит из этого мира и запретит поль¬зоваться благами, либо он смирится и умерит критичный пыл по поводу люд¬ского муравейника. Правда, есть третий вариант: не логично, а поверхностно и обрывочно мыслящий индивид, говоря¬щий одно, поступающий по-другому и мыслящий третье. Осмысленных шагов от него не жди. А если будешь с ним беседовать, стой от него шагах в двух, ибо сей не умеющий мыслить господин имеет свойство брызгать слюной при разговоре.

***

Говорят: «Бежим отсюда. Цивили¬зация испортила нас. На лоне природы мы будем невинны и естественны». Ка¬кая чушь! Когда Каин Авеля убил, какая цивилизация его испортила? Не циви¬лизация испортила человека, а испор¬ченный человек создал соответствую¬щую цивилизацию. Убегая из чадных и дымных городов, что мы несем с со¬бой, кроме рюкзаков и термосов? Страсти свои мы несем, куда бы ни приш¬ли. Стоит пикнику продлиться неделю вместо положенных суток, и проявит¬ся все, чем кто болен. Обиды, ссоры, несогласия по пустяковым поводам... Оставьте отдыхающую группу навсегда жить в лесу — и вскоре прольется кровь, выделится вождь, составятся неписан- ные законы и правила. Мы будем свиде¬телями ожившего учебника по истории древнего мира. Поэтому не надо возла¬гать свои надежды на возврат к простоте, на экологию, на «звенящие кедры» и проч. Если уж и бежать куда, то толь¬ко в качестве настоящего монаха. Но это дело редкое и достойное Красной книги.

Мы же вернемся к коллективизму и индивидуализму.

Коллективизм свойствен тем, кто жи¬вет поскромнее. Своя квартира, тем более, свой дом — это показатели хороше¬го достатка. У нас же десятилетиями, а может, и столетиями, культивировалось понятие «свой угол». После войны, когда люди были рады самому факту продолжа¬ющейся жизни, коллективизм был органичен. Пели, пили, гуляли, ели, строили, как одна большая семья. Сегодня уже все не так. Индивидуалистическое мышление вытеснило все остальные виды восприятия мира. «А мне что с того?» «Почему я?» «Это твои проблемы».

Отсюда и конфликтность нашего бытия. В области сознания мы —яркие индивидуалисты. Но денег нет на отдельное жилье, поэтому живем в общежити¬ях и снимаем комнаты, и миримся со свекровью на одной кухне, и составляем график уборки одного санузла на восемь душ жильцов. Это — страдание. Чтобы от страдания избавиться, нужно либо сроч¬но разбогатеть, либо изменить сознание.

Быстро разбогатеть вряд ли возможно, хотя именно в эту сторону развернуты напряженные взгляды миллионов. Тем, кому сегодня двадцать, лет пятнадцать назад дядюшка Скрудж изрядно подпор¬тил мозги, мелькая на телеэкране.

Менять сознание — процесс тоже не¬простой и неоднозначный. Лучше дви¬гать оба эти процесса навстречу друг другу. Но нельзя, нельзя копировать го¬товые стандарты чужой жизни. То, что кажется естественным в другой среде, не может быть легко перенесено в чуждую почву, поскольку в своей родной почве оно росло столетиями.

Горячие головы, для которых все прекрасное живет непременно за океа¬ном, предлагают даже легализовать огне¬стрельное оружие, как яркое проявление неприкосновенности личности. Пред¬ставляю себе криминальную хрони¬ку при условии, что у каждой тещи- свекрухи и каждого зятя-невестки под подушкой револьвер. Вооруженный человек на безлюдных просторах — это на¬чало Америки. Безоружный человек в суете мегаполиса — это конец процесса. Нам, находящимся в конце, нельзя ко¬пировать то, что у кого-то было в начале. Мы уже собраны в кучу, уже слеплены в комок условиями быта. Нам предстоит осторожно и любовно разъединяться, а не расчленяться и убегать друг от друга, оставляя за собой кровавый след.

«Мы жили ужасно, пока жили вместе. Жена устала быть буфером между мною и своей мамой. Она непрестанно мири¬ла нас с тещей, ругалась с ней из-за меня и со мной из-за нее. Мы ушли на квар¬тиру. Теперь ходим в гости и даже скуча¬ем друг по другу. Теща страдает оттого, что редко видит внучку. Просит нас вер¬нуться, но это дело решенное. Мы будем жить одни. Будем любить друг друга на расстоянии».

Описанная ситуация имеет миллионы модификаций и сводится к одному прин-ципу. Истинным спасением является воз¬можность маневра. Возможность менять ситуацию, а не замыкаться на единствен¬ном варианте. Все было бы по-другому, умей мы любить. Но мы не умеем, и се¬мейные хроники — ярчайшее тому под-тверждение.

***

Маму бросил отец. С тех пор «мужчи¬на» и «сволочь» для нее синонимы. Свою единственную дочку она воспитала со всем жаром одинокого сердца и, конеч¬но, в холодной ненависти к похотливым животным, носящим брюки. «Работай, доченька, и учись. Делай карьеру. Будь самодостаточной. Будь независима от мужчин. Не доверяй им и не влюбляйся. Родишь себе ребенка, когда захочешь...». Эти безумные речи вездесущи. Что ждет девочку, выросшую у такой мамы?

Она может делать карьеру и жить с мамой, пока уходящий поезд личного счастья не просвистит в последний раз. Она может возненавидеть маму годам к сорока за испорченную жизнь, но любить маму она не перестанет. На этот симбиоз способно человеческое сердце. Так они и будут жить, то заливаясь слезами люб¬ви на груди друг у друга, то шипя и рыча одна другой, что, дескать, «ты мне жизнь испортила» — «я тебе всю жизнь отдала».

Не исключено, что на исходе молодо¬сти, на той грани, за которой цветок уже безвозвратно превращается в гербарий, дочка влюбится и будет ответно любима. О! Бедный жених. Он тоже носит брюки, он обладает всеми существенными при-знаками «похотливого животного». «Он пришел забрать мою девочку, мое сокро-вище!» — будет думать мать. То, что она и возможный зять — враги, дело решен-ное. Ее мозги желают дочери счастья, но сердце не привыкло подчиняться мозгам и живет самостоятельной жизнью.

Допустим, брак состоялся, а жить не¬где, кроме как у тещи. Спираль кошма¬ра раскручивается неумолимо. Допустим, родились дети. «Мама будет нянчить. У мамы есть опыт. Мама все знает». Их квартира обречена стать камерой пыток и принудительных психологических экспе¬риментов на долгие годы. Разъезжаться- то с нашими заработками доступно далеко не всем. Точкой приложения усилий ста¬нет невинный ребенок. На нем будут от¬рабатываться разные системы воспита¬ния, ему будут пытаться объяснить, кто его больше любит. Он тоже вырастет ка¬лекой, хотя ни в чем не виноват.

Допустим, брак распался. Мужичонка нынче хлипкий пошел. Либо пить нач¬нет. Либо тихонько соберет в чемодан галстуки, носки и бритву и сбежит на¬всегда в неизвестном направлении. Оста¬нутся под одной крышей на долгие годы три человека, часто — внучка, дочка и бабушка. Одна будет ворчать старую пес¬ню о мужиках, о том, что она все зара¬нее знала. Вторая... о второй промолчим. А третья будет ненавидеть двух первых и мечтать побыстрее сбежать из дома. Она либо выскочит замуж, как только смо¬жет, либо окунется в одну из субкультур, либо... Бедная девочка. Бедные люди. Бедное человечество.

***

Но есть другие примеры. Мой зна¬комый, осетин по национальности, же¬нился на русской девушке. Привез ее на «смотрины» к бабушке в село. Старушка встретила внучатую невестку так, будто знала ее и очень долго ждала. «Доченька! Как я рада тебя видеть! Как я давно хо¬тела тебя обнять. Мы так счастливы, что ты пришла в нашу семью. Садись, садись рядом со мной, не стой. Какое счастье!» И она нисколечко не врала. Не было фальши в словах старой женщины. По¬следующая жизнь доказала искренность первой встречи. Она в тот день сняла с пальца перстень и одела на руку невесте внука, совсем как отец в притче о блуд¬ном сыне. Это пример поведения здо¬ровой души, живущей в классической семье. В семье, где женщина — это жен¬щина, мужчина — мужчина, дети — дети. Там есть место греху, страданию, анома¬лиям. Но мир понятий этих людей тверд и классичен. Когда я говорю, что они живут в мире классической семьи, это означает, что они внутренне, мысленно живут в правильной системе координат. В системе, с некоторых пор напрочь от¬сутствующей у нас.

Мы обращаем свой взгляд на Вос¬ток, когда хотим увидеть семью в ее пра¬вильном виде — многолюдном, подвиж¬ном, иерархичном. Дом пристраивается к дому, этаж громоздится на этаж, чтобы всем быть рядом друг с другом. Не¬сколько поколений живут плечо к пле¬чу не только потому, что так легче про¬кормиться и выжить. Даже в отсутствие войн и трудных времен это — способ су¬ществования. Возможно, это идеальная картинка. Тем более идеальная, что ба¬циллы западного мышления успешно размножаются в мозгах человека любой национальности. Еще в конце XIX века философ К. Леонтьев считал среднего европейца «орудием всемирного разру¬шения». Жизненные стандарты, инди¬видуальное самосознание — это начин¬ка троянского коня, подаренного всему миру Европой. Поэтому мы не выужи¬ваем факты из реальности, а рассматри¬ваем идеи. Факты же по вкусу можно подбирать и такие, и сякие. Благо, пе¬строта мира позволяет подтверждать ил¬люстрациями любую теорию. Но меня интересует баланс между индивидуаль¬ным бытием и коллективом.

***

Свою заповедную, закрытую от чужих глаз зону человеку хочется иметь уже по-тому, что у человека есть стыд. Ванная комната и уборная — это необходимейшая проза повседневной жизни, даже сплошь состоящей из поэзии. С ужасом вспо-минаю уборные в армии, где три-четыре «очка» в полу не были отделены друг от друга никакими перегородками. Солдаты присаживались с сигаретами в зубах и га-зетами в руках рядом, справляли нужду, переговаривались. «Бойцы вспоминали прошедшие дни и битвы, где жарко руби¬лись они». Интересно, что я пользовался такими «удобствами» без всякой интелли¬гентской брезгливости, а сейчас вспоми-наю об этом с содроганием. Что-то по¬добное приходилось читать у Ремарка. Униформа, служба, тем паче, война, за¬ставляют человека вести себя с животной простотой — простотой, в принципе, человеку не свойственной. Максималь¬ное отвращение к войне, читая Ремар¬ка, я ощущаю при описании обеда в око¬пах при неубранных трупах. Или там, где описывается живая очередь солдат, жду¬щих «любви» с полковыми проститут¬ками перед генеральным наступлением. То есть в тех случаях, когда человече¬ский организм продолжает «жизнедействовать», а личность уже раздавлена или сильно контужена.

Нельзя, чтобы на тебя все время кто- то смотрел. Космонавты завешивают ка¬меры наблюдения, утомленные неусыпным взглядом с Земли. Кстати, не имея укромных уголков, плавая в невесомо¬сти месяцами в окружении одних и тех же физиономий, они — космонавты — по возвращении на Землю отказываются про¬ходить вместе реабилитацию и часто меся¬цами не разговаривают с товарищами по прошлому полету. Достали! Так мучит че¬ловека вынужденный коллективизм.

Есть граница стыда, граница «моей» территории. И в той же самой армии ко¬телок и ложка в походе должны быть свои. С этой точки зрения интересен тот факт, что на Западе, со всем его инди¬видуализмом и правами личности, роди¬лись идеи закрытого и непрестанно на¬блюдаемого жилого пространства, типа «Дом» или «Старший брат».

Авраам ходил перед Богом. Эти «хо¬дят» перед невидимыми надзирателями. Ходят буквально, в том числе и в «00». Границы стыда стерты: все, что обычно делается тайно, теперь делается открыто, но не перед Богом, а перед всем чест¬ным народом. Происходит ритуальное выворачивание личности наизнанку.

Вывернули, посмотрели, ничего инте¬ресного не нашли, выбросили. Так свобода, доходя до крайности, превращается в свою полную противоположность. Как по мне, глиняная хатка с женской половиной, на которую чужой — не суйся, лучше «Дома-2» настолько же, насколько собственный коттедж лучше концлагеря.

***

Библия — основа основ и книга книг, но поостережемся внедрять любую би-блейскую норму в сегодняшнюю жизнь. Молодоженам в древности предписы-валось после брачной ночи вывешивать простыни со следами утраченной невин-ности. Это был предмет гордости, вы¬ставленный на всеобщее обозрение. У нас теперь такой священной непосред¬ственности нет. Нам стыдно. Это наша тайна, не имеющая права становить¬ся темой для обсуждения. Конечно, во многих случаях показать было бы нече¬го. То, что должно было кровить, откро- вило свое уже много лет назад. Как раз этого мы не очень стыдимся. Кому ка¬кое дело? Нам стыдно вообще свою фи¬зиологию делать пищей чужих глаз. Из прежнего священного материализма, полуязыческого, полуветхозаветного, у нас остались скабрезные шутки перед отправлением молодых в опочивальню, застольный фольклор и т. п.

Шум и гам, продолжающийся не¬сколько дней, тетушки, съехавшиеся невесть откуда, — восточная свадьба на северо-американских широтах. Я вспо¬минаю фильм «Моя большая греческая свадьба». Жизнь греков-эммигрантов по¬казана глазами американца. Эти глаза все время круглые. Сложные родственные связи, непрестанный гул, взаимная лю¬бовь, не исключающая взаимных обид и разборок —вот он, Восток, живущий на Западе по старой привычке. У этих людей что свадьба, что похороны —все по три дня. Человеку дается возможность уви¬деть несколько поколений людей и себя, втиснутого в эту обойму. Вот те, кто млад¬ше меня. Вот только недавно родившиеся младенцы. Вот ветхие старики, которым мои родители целуют руку. Мир представ¬ляется текущей рекой. Ты видишь и тех, кто появляется, и тех, кто готов уходить. Целостная картина перед твоими глазами, тогда как одиночка видит лишь свое отра¬жение в витринах и меряет огромную Все-ленную только своим куцым аршином.

Там, где свадьба — долгий праздник многих людей, похороны тоже —долгая общая боль. Похороны тоже соберут всех вместе, заставят говорить шепотом, сидеть у тела, молиться, обниматься со многи¬ми в скорбном приветствии. Скорбь, раз¬деленная на всех, скоро сменится утеше¬нием—родится человек в мир, и семья соберется на крестины, на новую радость.

Многие поколения, живущие вме¬сте, — это питательная среда для послуша¬ния, взаимопомощи, несения тягот друг Друга.

На Западе свадьба скромная и по¬хороны быстрые. Скупо смахнем слезу, постоим молча, склонив голову, у гро¬ба. И будем коситься на окна: когда же приедет автобус с черной полоской и увезет это отсюда? Потом покушаем, выпьем, скажем «Царство Небесное» и разойдемся. Вот она — черно-белая фо¬тография нашей гадостной действитель¬ности. Извиняет только то, что не с нас это началось, и не в наших силах все это быстро исправить.

Церковь есть лечебница и училище. Если она не лечит, то никто не вылечит. Если она не учит, то никто не вразумит. Мы подняли в предыдущих строках боль¬шую тему. И сказали лишь малую часть того, что можно сказать по этому поводу, или по поводу тем, близких к поднятым.

Ребенок хочет любви и чувствует ее или ее отсутствие тоньше, чем глаз чувствует соринку.

ДЕТИ

Пятая заповедь

Настали Иеремиины времена. На какую бы тему ни заговорил, рискуешь сорваться на грозные ноты осуждения, бессилия перед лицом проблем и предчувствия бед, которыми полны слова великого пророка. Мы хотим говорить о пятой заповеди. И что же? Горечь ощущает язык, собравшийся говорить, и горечь эта сильней полыни.

Десять заповедей, которые снес Мои¬сей с горы на двух каменных досках, не делились ровно на пять и пять. Четыре и шесть — так делились заповеди: первая часть относилась к Богу, вторая — к людям. Вторая скрижаль открывалась заповедью о почитании отца и матери. Заповеди — это не смесь и не сумбур. Они логичны, последовательны, связаны изнутри. Мы можем смело, не боясь ошибиться, думать, что неисполнение пятой заповеди делает невозможным исполнение всех остальных, касающихся общежития.

Кровопролитие, воровство, похоть, зависть и всевозможная ложь становятся просто неистребимыми, если мы «пере¬скочим» через заповедь о почитании ро-дителей и не дадим ей должной оценки. Между тем, классическое общество рас-палось, отцы и дети перестали быть теми, кем быть должны, и только в силу био-логии продолжают называться прежними именами. А мы не чувствуем опасности, и называем черное белым, как будто пророк не произнес «горя» на тех, кто делает это.

Из всех заповедей пятая наиболее нра¬вится родителям. Им кажется, что эти сло¬ва обслуживают их родительские интересы и стоят на страже их прав и эгоизма. В действительности это не так. Хотя бы потому, что правильное исполнение этой заповеди предполагает наглядный пример, а, значит, совместное проживание нескольких поколений. Я, как отец, должен на глазах своего сына проявить сыновнее почтение к своему отцу, т. е. дедушке моего сына. Послушание, уважение, почтение должны быть жизненными принципами, а не высокой теорией. Хорошее дело — на глазах у своего сына мыть ноги, целовать руку, отдавать лучший кусок своему отцу, и, следовательно, его дедушке. Это будет лучшим залогом выстраивания в юной душе правильной системы ценностей и залогом правильного отношения к себе на старости. Но для этого, как минимум, нужно, чтобы у твоего отца не было второй семьи, чтобы он не бросил твою маму с тобой на руках и не стал искать счастья с другой женщиной, в другом месте.

Много ли у нас семей, где три и че¬тыре поколения живут вблизи друг к другу? Много ли семей, где словосочетание «второй муж» или «бывшая жена» явля¬ются кошмарными и нереальными?

Итак, из сказанного уже ясно, что ре¬альность противится, а отнюдь не способ-ствует исполнению заповеди о почитании родителей. Пойдем дальше.

Главные разрушители пятой заповеди — это не строптивые дети, а любящие родители. Это они развращают детей, избавляя их от домашнего труда, сочи¬няя для них «великое» будущее, лишая их счастья воспитываться в коллективе мно¬гих братьев и сестер. Они рожают одного, максимум — двух детей, думая, что умень-шение количества рожденных увеличит качество воспитания. Они превращают де-тей в домашние «божества» и сами пре¬вращаются в идолопоклонников. Весь жар нерастраченной гордости и нереализован¬ных мечтаний такие отцы и матери вкла-дывают в «воспитание», которое лучше бы назвать погублением или развращением.

Спесивые, изнеженные, заласканные, приготовленные для «великой будущно¬сти», эти маленькие эгоисты жестоко ра¬зочаруют своих родителей. Те на старости опомнятся и станут, быть может, требо¬вать к себе уважения и почтения, соглас¬но пятой заповеди. Но о каких заповедях можно будет вести речь в доме престаре¬лых или над могилой безвременно погиб¬шего посреди разврата молодого человека?

Отец семейства должен быть капита¬ном корабля. Мать и жена — помощни¬ком капитана, или боцманом, хоть и зву¬чит это не по-женски. А дети — юнгами и матросами. Их нужно сбрасывать, как ложных богов, с пьедестала и запрягать в работу. В черном теле, а не в белом во¬ротничке нужно держать их. К труду, а не к карманным деньгам должны привыкать их руки. Если родители этого делать не бу-дут, то они — разрушители пятой запове¬ди, а значит, и уничтожители всех осталь-ных. Рожденные ими гордецы и лентяи не остановятся на отсутствии почтения к ро-дителям. Они начнут и красть, и убивать, и прелюбодействовать. И некому будет сказать святую фразу из Гоголя: «Я тебя породил, я тебя и убью».

Классическое, или традиционное, об¬щество рождено пятой заповедью. Там, где жена послушна мужу, а дети — маме; там, где старость в почете, а молодость в послушании, эту заповедь знают. Там не увлекаются суетным прогрессом и не го-товы из-за открытия электрической энер¬гии отказаться от тысячелетних устоев. Счастье и прогресс не только не являют¬ся синонимами. Они даже не рифмуются. Более того, часто противоречат друг дру¬гу. Вы избрали прогресс? Что ж, готовь-тесь поломать всю свою жизнь до самых корней и разделить судьбу старухи у раз-битого корыта. Вы стремитесь к счастью? Изберите в качестве ориентира классиче-ские ценности и стремитесь к ним, как бы их не обзывали и не обсмеивали в газетах.

Всесильный Бибиков, как свиде¬тельствуют мемуары, не смел присесть в присутствии маменьки без ее на то разрешения. Иначе щеки «хозяина Ки¬ева» были бы отхлестаны незамедлитель¬но. Милорадович, герой войны 1812-го года, бывал не раз сильно бит отцом за различные грехи. Если в высшем об¬ществе таковы были отношения отцов и детей, то что сказать или подумать о простонародье, где и нравы строже, и верность навыку прочней? Именно такие люди, которые и в генеральских эполетах «съедали» смиренно отцовские и мате¬ринские пощечины, построили, укрепи¬ли и многократно отстояли нашу страну. Поколение ничтожных людей, людей без святынь и ценностей, людей, за неимени¬ем иных целей в жизни, служащих плоду своего прелюбодейного чрева, способно в считанные десятилетия растерять и разру¬шить все, накопленное столетиями.

Мы видим себя в европейском доме. Да будет известно нам, что этот дом — дом престарелых. Во-первых, потому, что Европа состарилась в войнах, спорах, борьбе за истину. Как старый человек, уставший жить и желающий отдохнуть, Европа уже не живет, но почивает на «за¬служенном» отдыхе. Во-вторых, культура Европы — это культура распавшихся се¬мей. Это культура узаконенного разврата, где плохо не столько то, что разврат есть, сколько то, что развратничают, не крас¬нея. Это культура, где юноши не име¬ют авторитетов, а старики — иных целей, кроме путешествий в теплые края.

Европейцы умудрились нарушить все заповеди, не нарушая при этом приличий. Этим-то они и привлекательны миру. На¬зывая войну «гуманитарной операцией», а аборт — «прерыванием беременности», называя воровство «восстановлением справедливости», а разврат — «уступкой требованиям организма», они стали цен-тром притяжения для всех, кто ненавидит Бога, но любит личину приличия. Конеч-но, заповедь о почтении к родителям не осталась нетронутой.

Пенсионный фонд и социальные службы выполняют теперь то, что долж¬ны выполнять по отношению к по¬старевшим родителям взрослые дети. Умыть руки и сбросить с себя ответ¬ственность — вот главная забота совре¬менного человека. И этот человек хо¬чет счастья? Нужно выбрать одно из двух. Либо отказаться от счастья, вести жизнь, которую мы ведем, и ждать огня с неба... Либо изменить систему ценно¬стей и повернуться лицом к простым и незаметным человеческим качествам, составляющим сердцевину нашей зем¬ной действительности.

По части веры и культуры мы — евро¬пейцы. Наши музыканты играют и Гайдна, и Моцарта. Наши ученые ориентируются в мире западных идей с той же свободой, с которой хорошая хозяйка ищет нужную вещь в своем шкафу. Все, что есть в куль-туре Запада, понятно нашему сердцу, ибо мы — христиане.

Но мы не полностью отданы Западу. У нашего сердца есть «восточная камера», а у мозга есть «восточное полушарие». Таджик¬ская или афганская деревня, где гостю не по¬казывают лица дочерей, близка нашей душе. Арабская семья, где сын бежит на голос отца, чтобы налить ему чаю или поправить поду¬шку, также должна быть нам близка и мила.

Высшие достижения Запада нам долж¬ны быть понятны. Высшие проявления Востока нам должны быть милы. Высшие достижения Запада —это философия, нау¬ка и технологии. Высшие проявления Вос¬тока — это ценности не спеша живущего че¬ловека. Это ценности, связанные с семьей: уважение к старшим, трудолюбие, взаимо¬помощь, послушание и многое другое.

Технологии, оторванные от морали, поставили мир на грань выживания. Если миру суждено еще пожить, то это зависит от лучших ценностей Востока. «Чти отца и матерь» —одна из них, и не у Запада учиться ее реализации.

Не боги

Ложные боги жесто¬ки. Они требуют всецелого служения и постоянного поклоне-ния. Но чем больше ты им служишь, тем меньше они тебя уважают. В конце концов, твое горькое раб¬ство ложному богу делает из тебя существо унижен¬ное и бесполезное. Пере¬жеванный и выплюнутый человек менее всего нужен тем, кому отдал все силы и весь талант.

Так на работе быстро забывают еще вчера незаменимого специалиста. Так революции сжирают собственных детей. Так стремление к славе и популярно¬сти оборачивается публичным позором и крахом всей жизни.

Перечень ложных богов довольно объемен. Но кто бы мог подумать, что там есть страничка с надписью «дети». Их тоже можно неправильно любить. Их можно превращать в богов и всю жизнь свою делать одним непрестан¬ным богослужением. Чем это заканчива¬ется? Не спрашивайте. Подумайте сами да присмотритесь к окружающей жизни. В тюрьмах при советской власти на сте¬нах вешали издевательские лозунги, вро¬де «На свободу с чистой совестью».

Над входом в наши дома престаре¬лых тоже можно было бы повесить пла¬кат: «Здесь находятся те, кто всю жизнь прожил для детей». Этот плакат будет от-носиться к большинству старичков, кото¬рые имели семьи, рожали детей, но не воспитывали их, а служили им.

Наступило время, и повзрослев¬шие боги сменили шортики на костю¬мы, бантики на химическую завивку и отправили дряхлых предков подальше с глаз, доживать свою старость на казен¬ном иждивении.

Конечно, процентов десять—пятнад¬цать могли бы написать такой текст: «Я эгоист — жил только для себя. Ни на кого не обижаюсь. Спасибо за кров и та¬релку супа». Но таких будет меньшинство. У большинства к и без того горькой пи¬люле старости и немощи будет добавлена горечь оставленности теми, кому отданы все силы. Фотографии родителей не так уж часто увидишь на стенах наших квар¬тир. В основном домашние «иконостасы» состоят из фотографий «себя любимого» и, конечно, обожаемого чада. Вот вам и лакмусовая бумажка. Вот и симптомы болезни. Эгоисты и идолопоклонники. В качестве идола — плод своего чрева.

«А ну-ка, Оленька, расскажи стишочек».

«А ну-ка, Сашенька, покажи, как мишка ходит».

И Оленька лезет на табурет, Сашенька, насупив брови, идет вразвалочку. А взрос-лые смеются, их радости нет предела. У них такие умные и талантливые дети.

«Отнеси тарелку в умывальник», «за¬стели постель», «убери свои игрушки». Такие речи в адрес домашних богов зву¬чат гораздо реже. В больном сознании родителей, в их фантазиях, плывущих, как мираж, дети сплошь гении. Отсю¬да — пренебрежение к ремеслам и прак¬тическому труду. Ну, как же. Мы будем покорять сцену. Мы будем международны¬ми дипломатами. Мы будем управлять бан¬ком. Рожаем мало, зато одному дадим все по максимуму. Иностранный язык, фигур¬ное катание, уроки музыки... Вроде бы все хорошо. Но если в эту муку вложить запас гордости и стремления к исключительно¬сти, хоть я и не пророк, перспектива ви-дится мне — хлеб печали.

Стоит поинтересоваться статистикой, но кажется мне, что в арабских странах домов престарелых мало. Может быть, их там вовсе нет. Мне кажется, что шустрые мальчуганы на улицах Каира или Алек¬сандрии, те самые, которые продают га¬зеты, чистят ботинки или моют машины, и здоровее, и счастливее детей Европы. У них белые зубы и веселые глаза. Они зна¬ют десятки фраз на доброй дюжине язы¬ков всего мира. Им интересно жить и вряд ли их бабушки и дедушки дожива¬ют свой век в казенном доме. Классиче¬ская семья, как ни крути, все же — вели¬кое счастье — даже если ты беден.

Этих малышей тоже зачинали в люб¬ви, рожали в муках и кормили грудью. Их любят, но они — не боги. Бог Истин¬ный и Единый ближе к этим людям, чем к некоторым из нас, и нам есть чему у них поучиться.

Дохристианское воспитание

Мышление ассоциа¬тивно. Стоит про¬изнести «христи¬анское воспитание», как в сознании вспыхива¬ет ряд картин. Это класс¬ные занятия по Закону Божию, освоение молит¬вослова, служба в храме, чтение катехизиса. Выу¬чить десять заповедей, за-помнить блаженства еван¬гельские, молиться утром и вечером — это и многое другое несо¬мненно входит в круг понятий христиан¬ского воспитания.

Но нужно признаться, что подобное изучение ставит целью воздействовать на ум, а затем через ум — на душу. Это всего лишь часть необходимой воспитательной работы. Собственно, это более образова¬ние, чем воспитание, т. е. более сообще¬ние полезной информации, чем привитие ученику жизненно важных навыков.

Свойство жидкости — принимать форму наполняемого сосуда. Сосуды же бывают самых неудобных и вычурных форм. Они бывают внутри грязны или просто дырявы. Оттого и результаты обу¬чения детей Закону Божию бывают пуга7 юще далеки от ожидаемого.

Ребенок выучил молитву Господню, ознакомился со священной историей, на-учился изображать на себе крестное зна¬мение, только вот помогать по дому не хочет, дерзит, лжет по временам. По мере взросления может пробовать ку¬рить, баловаться пивом, заслушивать¬ся «попсой». Может, наконец, взбунто¬ваться против Церкви и перестать ходить на службы. Реакция родителей колеблет¬ся между несколькими вариантами. Это может быть обида и удивление: «Как ты можешь?! Ведь ты верующий». Это мо¬жет быть категоричное: «Он бесноватый. На отчитку его!» Или поиск виноватых: «Друзья плохие. Телевизор влияет. Ули¬ца испортила».

Нужно со всей решительностью зая¬вить, что насыщение ума христианскими знаниями автоматически человека луч¬ше не делает. Необходимо воздействие на все стороны личности. Нужна бла¬горазумная строгость, трудовое воспи¬тание, закалка воли, добрые примеры и еще многое другое. Послушание родите¬лям, уважение к старшим, благодарность, трудолюбие, скромность, терпение, ще¬дрость и т. д. не являются сугубо христи¬анскими добродетелями. Эти и другие добрые качества культивировались в раз¬ных традициях. Ту сумму добродетелей, которую можно найти во «всемирной ко¬пилке нравственности», вернее, ту ее часть, которая не противоречит Еванге¬лию, нужно прививать детям до устно¬го наставления в вере. Этот процесс я условно называю «дохристианским вос¬питанием».

Говорить на эту тему вдохновляет апостол Павел. Он сказал, что не ду¬ховное вначале. Не духовное прежде, а душевное, потом духовное (1 Кор. 15:46).

Да и богословы наши, составляющие катехизисы, говорили, что «естественное» откровение предшествует «сверхъесте¬ственному». Прежде чем раскрыть Свя¬тую Книгу, нужно всмотреться в окружа¬ющий мир. За фасадом его гармоничной сложности нужно вначале почувствовать руку Великого Художника. Тогда семя Писаний ляжет на вспаханную почву.

Итак, с чего же нам начать разговор о добродетелях, предшествующих благодати? Начнем с трудолюбия.

Отучая человека от лишних забот, Христос приводил в, пример птиц небес¬ных. Они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но Отец Небесный пита¬ет их. Может показаться, что это про¬поведь безмятежности. Разуверят нас те, кто наблюдал за жизнью пернатых. По¬иск пищи, строительство гнезда, корм¬ление детенышей, бегство от хищников, перелеты в теплые края — все это дела¬ет птичью жизнь и хлопотной, и тяже¬лой. Речь идет не о беззаботности, а о ежедневной зависимости от Бога. Пти¬ца никак не может себя обезопасить на будущее. У нее нет ни пенсии, ни дру¬гих социальных гарантий. Она не может сдавать свитые гнезда в аренду и жить на проценты. Не может замораживать червячков в холодильнике. Птицы тру-дятся ежедневно, и только в этом залог того, что Бог питает их.

Человек также должен быть всю жизнь деятелен. Райская заповедь «воз¬делывать и хранить» говорит о том, что Господь создал не сибарита, а деятельное существо.

Если мы, например, из жалости не приучим ребенка трудиться (дескать, вы¬растет — наработается), то услуга эта бу¬дет похожа на «услугу» китайских царей своим дочерям. Чтобы подчеркнуть их благородство, им туго бинтовали ноги, так что девочки вырастали изуродован¬ными, не могущими ходить. Затем их всю жизнь носили на руках и в палан¬кине, давая понять, что их высокое про¬исхождение чуждо всякой работе, даже хождению по земле. И наши дети риску¬ют приобрести неисправимое душевное уродство, если не будут с малых лет за¬стилать свою постель, уносить после еды посуду в умывальник, убирать игрушки на место и так далее.

Заповедь о труде всеобъемлюща. Она касается всех, в том числе и тех, кто ро-дился в богатой семье и ни в чем не нуж¬дается. Такой человек должен трудиться не для того, чтобы прокормить себя, но для того, чтобы оставаться человеком, а также для того, чтобы чувствовать состра¬дание к тем, кто гнет спину ради куска хлеба. Известный филантроп XIX века доктор Ф. Гааз, сострадая каторжникам, идущим по этапу, и желая почувствовать себя в их шкуре, специально в неудобной обуви прохаживал огромные расстояния. Испытав их боль как свою, он добивался смягчения участи несчастных.

Умный миллионер заставит сына на лето устроиться почтальоном или разносчиком пиццы. В таком случае у миллионера будет больше уверенности в том, что, повзрослев, сын не разбазарит, а умножит наследство. Так, к примеру, отец легендарного киевского головы XIX века И. Фундуклея, прежде чем оставить сыну огромные сбережения, до тридцати лет продержал его на мелких канцелярских должностях. Расчет оправдался. Фундуклей-младший умножил отцовский капитал и чрезвычайно мудро и человеколюбиво им распорядился.

***

Есть сербская сказка об одном короле, который попал в кораблекрушение с женой и дочкой. Их выбросило на берег в неизвестной стране. Там, не зная ремесел, они стали пасти чужих овец, проводя жизнь нищенскую. Случилось, однако, королю той страны искать невесту своему сыну. Обошли королевство, увидали всех девиц и выбрали ослепительно красивую беднячку, дочку пастуха. Царевич предложил ей руку и сердце, но отец девушки поставил ультиматум: дочь не отдам, пока ты, царевич, не выучишь одно из ремесел. Царевич возмутился, но подчинился воле будущего тестя. Он научился плести циновки. Сплел две штуки и опять пришел свататься.

— Сколько стоит одна циновка? — спросил пастух.

— Два гроша, — ответил царевич.

— За сколько времени ты их сплел?

— За день.

— Четыре гроша в день...—подумал старик. — Ладно. Бери мою дочь.

— Спасибо, отец. Но теперь объяс¬ни, зачем тебе все это? Ведь я — царевич. Мне нужно будет управлять страной, а не плести циновки.

— Эх, сынок, — отвечал пастух. — И я был королем. Но если бы умел хотя бы плести циновки, то после потери царства моя семья жила бы чуточку лучше.

Эту сказку в силу ее универсально¬сти можно рассказывать на уроках тру¬да, истории, этики или на внеклассных занятиях.

***

Овладение ремеслом ставилось в обязанность всем еврейским юношам, посвящавшим себя изучению Закона. Именно так апостол Павел овладел сво¬им ремеслом (шитьем палаток), благо¬даря которому ничто не препятствовало благовествованию: он кормился трудами своих рук и не давал повода упрекать его в корысти. Целых несколько лет он прожил в Аравии, добывая пропитание сво¬им ремеслом, столь нужным каждой бедуинской семье. Об этом в Писании есть только одна строчка: Пошел в Аравию, и опять возвратился в Дамаск (Гал. 1:17). За этой текстовой скупостью — годы аскетической жизни, молитв, изучения Писаний.

«Не делай из слов Закона ни золотого венца, ни лопаты», — говорили законоучители. То есть — не превращай Божественное Писание ни в способ прославиться, ни в средство заработка.

Актуальны эти слова и для нашего времени. Эпоха выдвигает своеобразный социальный заказ. Обществу нужны священники-врачи, священники- педагоги, как для более глубокого проникновения духовенства в жизнь мира, так и для большей независимости священника от людской жертвы за службы и требы.

***

Если бы человек был потомком обе¬зьяны, он никогда бы не ел хлеб. Не толь¬ко потому, что не додумался бы. Просто незачем было бы так тяжело и долго тру-диться ради насыщения. Быстрее и легче было срывать то, что свисает с деревьев, и выкапывать то, что растет из земли.

Хлеб — самая привычная пища чело¬века, и он же — самая трудно дающаяся пища.

Есть латышская сказка об одном па¬стухе, которого обессилевший от голо¬да волк попросил есть. Пастух дал волку большой кусок хлеба.

— Какая вкусная у вас, людей, еда, — сказал волк. Если бы мы ели та¬кую еду, то не нападали бы на ваших овец. Как ее делают?

— Это история долгая, — сказал па¬стух. — Вначале надо землю вспахать.

— И можно есть?!

— Нет. Погоди. Потом нужно землю засеять.

— И можно есть?!

— Да погоди ты. Я же сказал —это история долгая.

И пастух продолжил рассказывать волку длинную цепочку сельскохозяй¬ственных операций. О том, как нужно ждать урожая, потом жать, скирдовать, молотить, сушить, молоть, печь... Волк то и дело ввязывался с вопросом: «И можно есть?» А в конце сказал: «Вкусная у вас, людей, еда, но трудная. Видно, будем мы на овец ваших нападать».

Сказка эта не для волков, а для лю¬дей. О том, что еда у нас вкусная, мы знаем. А вот о том, что она у нас труд¬ная, — забываем.

Вся жизнь человеческая — это смесь трудного и вкусного, трудного и кра¬сивого. Огромный труд стоит за светом обычной электрической лампочки или за струей воды из крана. Этот чужой труд нужно ценить, а лучший способ — тру¬диться самому.

Легко пачкается только то, что вы¬стирано мамой. То, что выстирал и вы¬гладил сам, бережется тщательнее и пач¬кается неохотно.

***

Как вы заметили, мы ничего пока не говорим о посте и молитве, о Страшном Суде и будущей жизни. Но вряд ли кто-то дерзнет заявить, что сказанное выше хри¬стиан не касается. Это — как бы «скрытое Евангелие», согласная со словом Божьим нравственность, усвоив которую, мож¬но идти выше. Ведь для того, чтобы «обо- житься», надо вначале «очеловечиться».

***

Впрочем, тема связи труда и воспита¬ния касается и Личности Господа Иису¬са Христа. Праведный Иосиф Обручник был «древоделом» по профессии, то есть, по-нашему, плотником.

Им Христос был обучен держать в ру¬ках долото и стамеску, сверло и рубанок. Столярные и плотницкие инструменты с тех пор доныне почти не изменились. Сын Божий тяжело зарабатывал Свой хлеб. Его спина и руки знали, что такое мускульная усталость. Прежде чем на Кресте Его гла¬за были залиты кровавым потом, трудо¬вой пот выступал на Его челе.

Все это настолько восхитительно и трогательно, что ради подражания Хри¬сту стоит овладеть столярным или плот¬ницким делом. Старец Паисий Святого- рец так и поступил, освоив в юности все инструменты, которыми работал Господь.

Мысль об этом очень утешительна для преподавателей трудового обуче¬ния. Если учитель верующий, то, ни¬чего не говоря о Боге, но лишь подразу¬мевая трудовое детство и юность Христа, он может превратить свои уроки в уро¬ки Закона Божия.

Ведь не только ум впитывает открыто преподаваемую информацию. Гораздо бо¬лее сердце впитывает тайно, невысказанно передаваемый опыт. И пусть плоды этого «сердечного сеяния» проявятся не сразу, они будут прочней и долговечней голого «умового» знания.

***

В одном из своих многочисленных творений святитель Николай Серб¬ский писал, что если бы некий юно¬ша спросил его, что нужно сделать для здоровья своей души, то он ответил бы: «Возьми на себя попечение о ком- то». Ведь если человек ни о ком, кроме себя, не думает, то он или уже духов¬но мертв, или стоит на краю пропасти. Как же практически научить юного че¬ловека сопереживанию, отзывчивости, жертвенности?

Можно, к примеру, отправляя ребенка в школу и давая ему с собой бутерброд или яблоко, сказать: «Не ешь один». И яблоко, и бутерброд можно сразу разрезать надвое, чтобы легче было поделиться. Этот навык пригодится любому парню во время воин¬ской службы. Армейские судьбы тех, кто «точит» печенье под одеялом, и тех, у кого «хлеба горбушка — и та пополам», склады¬ваются диаметрально противоположно. Не оттого ли эгоистки-мамаши, воспитавшие в одном экземпляре эгоиста-сына, так бо¬ятся отдавать его в армию?

Плохо, если отец или мать курят. Но еще хуже, если они выбрасывают окурки за окно автомобиля или под ноги на про¬гулке. Это неуважение ко всем, кто идет той же дорогой, и особенно к дворнику, который эту дорогу по утрам метет.

Убрать за собой весь мусор после пик¬ника, тщательно затушить костер —все это очень воспитательно. В этом есть и уважение к людям, которые придут сюда отдыхать после нас, и бережное отноше¬ние к природе.

Там, где жизнь сурова, а человеческие жилища далеки друг от друга, заботли¬вые мысли о незнакомцах, о случайных путниках — залог выживания. Для них на зимовьях оставляются еда и спички. Ради них в горах, уходя, не запирали двери и оставляли на столе хлеб. Но городская культура выветривает из жизни мысль о ближнем, тревогу о нем. Значит —дело за воспитанием.

Все, что окружает нас, сотворено Богом или сделано людьми. Люди построили дома и вымостили дороги. Небо, земля и источ¬ники вод со всем, что живет в них, — дело Божие.

В любом одуванчике, в любом майском жуке больше творческой премудрости, чем в «Титанике» или «Шаттле». Человек дол¬жен любить мир и удивляться ему. Как ни мала Земля в просторах космоса и как ни микроскопичен человек на планете, все же ради него — человека й Млеч¬ный путь, и смена времен года.

Епископ Каллист (Уэр) говорит, что слова «не ломай деревья» могут быть за-поведью для современного человека.

Адам был сотворен последним и введен в уже готовый мир, как царь — в построенный дворец. И на него легла ответственность за все, сотворенное ра¬нее. Эту ответственность с Адама и его детей никто не снимал.

Не нужно впадать в крайности вос¬точных учений, таких, как джайнизм, где люди метут перед собой метлами дорогу, чтобы не раздавить жучка, а рот закрыва¬ют марлей, чтобы не проглотить мошку. Но и относиться к миру, как безмозглый тиран, — нельзя.

Схиархимандрит Софроний в кни¬ге о старце Силуане вспоминает такой эпизод. Они со старцем шли по одной из крутых афонских троп. В руке у Софрония была палка, и он, махнув ею, ударил по кусту. Подрубленная ветка повисла, а старец посмотрел на учени¬ка. В его взгляде была скорбь и вопрос: «Зачем?»

Этот же вопрос надо задавать ребен¬ку, обрывающему цветы, чтобы через пять-десять минут их выбросить. Дело не в том, что растению «больно», а в том, что мир — это наш дом, и вести себя в нем надо, подобно мудрому хозяину.

Кстати, Господь, по мысли еврейских толковников Закона, и сотворил челове¬ка одного, а не сразу множество, как Ан¬гелов, чтобы каждый из нас чувствовал на своих плечах святую тяжесть персо¬нальной ответственности за мир.

Выше мы немного сказали о труде. Этот разговор требует логического продол-жения в теме пищи. Труд и еда неразрыв¬но связаны. Классическое Павлово «кто не работает, тот не ест» полюбили даже в Советском Союзе. Цитата из Нового Заве¬та без указания книги, главы и стиха висе¬ла в виде транспарантов на многих улицах страны «победившего социализма».

Некоторые другие цитаты из прошло¬го нам также сегодня могут пригодиться. «Хлеба к обеду в меру бери. Хлеб — дра¬гоценность. Им не сори». Этот плакат из школьной столовой моего детства я бы повесил и в современных школах.

Есть древний рассказ о двух мона¬хах, живших неподалеку. Один из них возделывал огород и ел то, что выращивал сам. Рядом тек ручей, откуда монахи бра¬ли воду. В этот ручей монах-огородник выбрасывал по временам пищу, которую не съел. Второй заметил это и стал под¬бирать недоеденное (это были бобы). Он промыл их и переварил, добавил чего-то еще и пригласил соседа в воскресенье на трапезу.

— Нравится ли тебе моя еда? — спро¬сил он соседа.

— Да, очень, — отвечал тот.

— Прости, но это то, что ты выбра¬сываешь.

Устыдившись, монах с тех пор го¬товил столько, сколько мог или хотел съесть.

***

Пищу нельзя выбрасывать. Это — дар Божий. Грешно искать нового, если не съели старое. Сегодняшние дети, по вине взрослых, страшно разбалованы в этом отношении. Без исправления ситуации в этом вопросе мы ни шагу вперед не сде-лаем в нравственном воспитании, сколь¬ко бы молитв мы ни выучили.

Лучшая и вкуснейшая еда — это не чипсы, не шоколадные батончики, а хлеб, молоко и овощи. Лучшее пи¬тье — не «Кока-Кола» и не «Спрайт», а вода. Чтобы это понять, нужны голод и жажда. Голод, как известно, — лучшая приправа.

Ребенку нужно вернуть вкус обыч¬ной пищи. Ян Амос Каменский говорил, что если ребенок просит есть, надо дать ему хлеба. Если ребенок не хочет хлеба, значит, он не хочет есть. Это разбало¬ванная гортань хочет новых ощущений. И именно здесь одна из причин нервно¬сти, своеволия, капризов.

Современный человек вообще жует все чаще и постепенно приближает¬ся по частоте работы языка и челюстей к травоядным. Сигареты, кофе, жвач¬ки между приемами пищи — это каскад вкусовых ощущений, без которых мно¬гим уже не обойтись. Без сомнения, это разновидность рабства и отступления от естественности.

Когда взрослые спрашивают, как по¬ститься их детям, я думаю, что не творог и яйца должны в первую очередь исчез¬нуть из рациона на сорок дней.

В первую очередь должны исчезнуть конфеты, пирожные, жвачки. Должно ис-чезнуть все, развращающее вкус и портя¬щее одновременно зубы и желудок. Кстати, и телевизор на время поста было бы не¬дурно завешивать «траурной тафтой». Но об этом попозже.

Человек — существо словесное. О том, что «словом можно убить, словом мож¬но спасти, словом можно полки за собой повести», достаточно сказано у поэтов и писателей. Но в практическую область, в сферу воспитания тема правильного и аккуратного отношения к слову проник¬ла слабо.

Во-первых — «волшебные слова». «Здравствуйте», «пожалуйста», «спасибо», «будьте здоровы», «всего вам добро¬го» — эти простые и необходимые атрибу¬ты речевого этикета должны быть зауче¬ны раньше и лучше таблицы умножения.

Во-вторых — слово надо держать. Наша говорливая эпоха уже приучила лю¬дей к тому, что можно говорить и не де¬лать. Этот антипринцип прослеживается на всех уровнях: от невыполнения пред¬выборных обещаний до подросткового «приду в десять», хотя придет в двенад¬цать. Слово надо держать в отношении любых обещаний и обязательств. Сказал «верну» — верни. Сказал «завтра» — зна¬чит, завтра, а не через неделю.

Приучая себя самих, своих детей и воспитанников бережно и точно обра¬щаться со словом, мы тем самым облег¬чаем себе и им стояние на Страшном Суде. Ибо «от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься».

Умение правильно пользоваться речью неразрывно связано с умением молчать.

Язык по временам нужно прикусы¬вать, чтобы:

— не выболтать чужую тайну,

— не лезть с советами, когда тебя не просят,

— не перебивать собеседника,

— не встревать в чужой разговор.

Древние сказали, что у человека язык спрятан за двойной преградой — губами и зубами, для того, чтобы не каждое слово слетало с языка. Кстати, умеющий мол-чать, как правило, в словах точен. Его речь — доношенный ребенок. Учиться этому можно у спартанцев. Это их мате¬ри, отправляя сыновей на войну, давали им щит и говорили только: «С ним или на нем». Однажды враги прислали спартан¬цам угрожающее письмо. Там говорилось, что если противник ворвется в Спарту, то женщины станут рабынями, мужчины умрут, дома сгорят, богатства будут раз-граблены. Спартанцы ответили: «Если».

Умение молчать собирает воедино рас¬сеивающийся ум. Собранные, как лучи в линзе, мысли согревают сердце. И уже тогда в сердце рождаются нужные слова, ибо от «избытка сердца говорят уста».

В Писании эта тема раскрыта глуб¬же всего у апостола Иакова, в соборном послании (Иак. 3:1—12), а также в мно¬гочисленных притчах Соломона. Напри-мер: От всякого труда есть прибыль, а от пустословия только ущерб (Притч. 14:23). Кроткий язык — древо жизни, но необу¬зданный — сокрушение духа (Притч. 15:4). Язык глупого — гибель для него, и уста его — сеть для души его (Притч. 18:7).

Отметим, что тексты эти не содер¬жат догматов веры, но одни лишь прави¬ла жизни. С ними и неверующему трудно не согласиться. Так, извлекая из Библии нравственные уроки, мы, быть может, впервые открываем ее человеку и посе¬ляем в нем уважение к Писанию.

Теперь несколько слов о телевидении. Само по себе это лишь средство, и люди наполняют его тем, чем питается их серд¬це. Если сердца людей питаются прахом, сплетнями и страстями, то на ведущих каналах трудно найти что-либо другое.

Хотя при изобретении способа пе¬редачи образа на расстоянии (телевиде¬ние) первой картинкой был православ¬ный крест.

Известен следующий случай. При прокладке по дну Атлантики кабеля для информационной связи между Старым и Новым Светом, континенты обменя¬лись приветствиями. Из Европы при¬шло: «Свобода. Равенство. Братство». Из Америки ответили: «Иисус Христос вче¬ра и днесь Тойже, и во веки». Очевид¬но, что дело не в кабеле, а в том, кто о чем думает из числа людей, отправля¬ющих информацию. Так и наш телеви¬зор. Неокрепшему человеку он может сформировать уродливую картину мира. Кулачные и огнестрельные разборки, прожигание времени в ночных клубах, постельные упражнения и т. п. в реаль¬ной жизни занимают вовсе не так много места, как им отводится на экране.

В жизни реальной есть все жанры: трагедия, драма, фарс, комедия, бое¬вик. Только смонтированы эти разно¬жанровые части так, что любому кино¬мэтру слабо скопировать. И реальность всегда превосходит фантастику своей неожиданностью.

Человек приходит в мир не по сво¬ей воле. Перед ним стоит задача по¬нять мир и найти себя в нем. О том, что жизнь — это не загородная прогул¬ка, нужно осторожно говорить чело¬веку с ранних лет. Кроме журнальных и киношных красавиц есть больницы, есть немощная старость. Кроме дорогущих костюмов от кутюр есть ужасаю¬щая бедность, до сих пор охватывающая полмира. Все это, впрочем, тоже может быть на экране. Тюрьмы, кровь, смерть.

Несправедливость, отчаяние, агония. Но в том-то и дело, что телеэкран чаще все¬го или пугает, или смешит, или рожда¬ет грезы. А все это плохо помогает вос¬питанию. От сладкого не только портят¬ся зубы, но и расстраивается аппетит. От телевизора не только болят глаза, но и извращается мировоззрение.

Вообще, подход к телевидению вме¬стим в два слова: избирательность и до-зирование. То есть смотрим недолго и только то, что одобрили взрослые.

Все вышесказанное рождает и еще одну тему. Ребенок — вовсе не про¬сто объект воспитания. Он еще и субъ¬ект действия и познания. Он — неповто¬римая личность.

Разные глыбы мрамора по-разному реагируют на молоток скуль¬птора. Неужели дети одинаково реагиру¬ют на воздействие взрослых? Конечно, нет. К каждому нужен свой подход, нуж¬на педагогическая чуткость. Может быть, в желании воспользоваться готовым ша¬блоном кроется ошибка многих родите¬лей и педагогов. Ребенок хочет любви и чувствует ее или ее отсутствие тоньше, чем глаз чувствует соринку. Любая стро¬гость простится и любое лишение будет не в тягость, если сердце ребенка бу¬дет чувствовать любовь наставника. Без любви в воспитание лучше не соваться.

И еще — не стоит браться за труд воспи¬тания, если сам не хочешь учиться, если уверен, что все знаешь.

Воспитание — это всегда диалог. Сло¬весный или бессловесный, но — диалог. Учитель продолжает учиться, и только тогда может увлечь ученика, раскрыть заложенное в нем и общаться на уровне «от сердца к сердцу», а не «от мозгов к мозгам» или «от розги к заднице».

Затронув тему диалога, вспомним о том, что Сократ учил, разговаривая. Он спрашивал, слушал внимательно, думал, отвечал на вопросы. Так же, прогуливаясь и беседуя, проводили занятия с ученика¬ми легендарной платоновской Академии.

Наш мир искусство диалога потерял. Сегодня, чтобы провести дебаты, сопер¬никам нужен судья, медиатор. Он будет задавать регламент, давать и отнимать право слова, утихомиривать. Иначе деба¬ты превратятся в птичий базар. Все бу¬дут галдеть, перекрикивать, перебивать. А потом еще и подерутся.

Нам нужно возвращать в жизнь ис¬кусство диалога, и учитель (родитель), беседующий с учениками (детьми), мо¬жет научить их самих уважать, выслуши¬вать собеседников.

Вот мы уже сколько всего сказа¬ли и вспомнили. А между тем еще не объяснили смысл молитвы «Отче наш» и не научили ученика креститься. Хотя мы говорим о христианском воспитании. Простите, о «до-христианском» воспита¬нии, но таком, которое создает челове¬ку личностно-нравственный фундамент. Потом на этом фундаменте строй: хо¬чешь — собор, хочешь — маленькую ча¬совню. Подуют ветры, польются воды, упрутся в строение и не повалят его. По¬тому как — фундамент есть.

***

Каждый мальчик хочет быть хра¬брым, ловким и мускулистым. Каждая девочка хочет быть красивой до неот¬разимости. На реализацию этих жела¬ний работает спортивная индустрия, косметическая промышленность и ме¬дицина, да и мало ли еще кто. Но нам стоит помнить, что гораздо больше красоты и силы мышц человеку нужна будет в жизни сила воли. Эта внутрен¬няя, то запрещающая, то повелеваю-щая сила способна худенького пар¬нишку сделать храбрее любого бойца, а трудолюбивому середнячку подарить больший успех, чем талантливому раз-гильдяю.

Сила воли воспитывается там, где чув¬ство долга и ответственности заставляет делать то, что не хочется, и там, где нрав¬ственный закон запрещает делать то, что хочется. Хочется похохотать на физкуль¬туре над неудачным прыжком товарища. Но ведь ему обидно, и значит —нель¬зя. Не хочется пылесосить в комнате или выносить мусор, но это твои обязанно¬сти, и значит — надо.

Нить накала нашей жизни горит между полюсами «хорошо» и «плохо». На первой стороне размещен импера¬тив «надо» (хотя не всегда хочется). На второй — «нельзя». Если же мы позво¬лим себе жить по-прежнему, «хочу — не хочу», то из реки, текущей между двух берегов, жизнь превратится в бесфор¬менную и бесполезную лужу.

***

Какой лозунг можно начертать на знамени юноши? Один из хороших ва¬риантов — «учись у всех». Учиться нуж¬но всю жизнь и привить любовь к этому нужно с детства и юности. Один из тво¬их друзей бегает по утрам — учись у него этому. Другой — самозабвенно учит один или два иностранных языка. Вот и еще добрый пример для подражания. Кто-то аккуратен в одежде. Кто-то нетерпим к несправедливости. Кто-то учтив со стар¬шими. Все люди —это книги. Большей частью непрочитанные, пылящиеся на полке. «Учись всему доброму, что видишь в друзьях и знакомых», — так сказал бы я юноше, желающему жить правильно.

***

— Батюшка, мой сын совсем от рук отбился. С женой разошелся, пьет...

— Батюшка, помолитесь о моем сыне. Грубый стал, дерзкий. Никого не слуша-ет. Работу бросил...

— Ой, батюшка. Что с моей дочкой делается? Стыдно сказать...

Подобные жалобы и просьбы священ¬ники выслушивают чаще, чем рядовой гражданин — прогноз погоды. Но отмали¬вать 25-летнего неправильно живущего че¬ловека — это отмывать грязь, копившуюся двадцать пять лет. Труд — более нелегкий, чем «из болота тащить бегемота».

Церковь не действует магически: от¬читали — все прошло; в храме был — и все в порядке. Детей нужно воспитывать.

Будем считать, что мы всего лишь от¬крыли тему.

Первая семья была благословлена Богом, когда было еще очень далеко до всех тех вещей, которыми мир наполнен сегодня.

ЗАБЫТОЕ ПРОСТОЕ

О воспитании взрослых

Люди, умеющие составлять точный про¬гноз погоды, обяза¬ны разбираться в вопросах нравственности. Об этом ясно говорится в Еванге¬лии. Различать лицо неба вы умеете, а знамений вре¬мен не можете? (Мф. 16:3). Хватает ума предсказать дождь или засуху —долж¬но хватить ума и на разли¬чение явлений духовных.

Мы с нашими ежедневными прогнозами, метеорологическими службами и спутни¬ками погоды так далеко зашли в изуче¬нии мира, что на Суде будем безответны. Лицо неба и земли мы научились раз¬личать прекрасно. Отсутствие духовного разума в таком случае приобретает харак¬тер осуждающий и угрожающий. Та ци¬вилизация, которой мы гордимся и кото¬рая временами грозит нам небывалыми проблемами, повышает к своим создате¬лям нравственные требования. Уж что- что, а то, что у нас, людей, ума не хва¬тает, что мы глупые и поэтому, дескать, грешили и ошибались, сказать никто не сможет. Умные мы, и даже очень, только не в ту сторону. Лицо неба и земли раз¬личать научились, а с собой разобраться не можем.

Для диагноза медицинского важно все: и малейший прыщик, и покраснение глаз, и беспокойный сон. Так же важны быто¬вые «мелочи» в оценке духовного состо¬яния. О чем говорим, во что одеваемся. Все это —важные признаки внутреннего состояния. Компьютеризация, пластико¬вые паспорта и пресловутые три шестерки теряют свою важность, мнимую или дей¬ствительную, стоит обратить взор на про-стые черты повседневности, осознанные как диагноз или пророчество.

Многое из того, что мы раньше счита¬ли нормальным, сегодня размылось. Вот вы, например, можете себе представить в 70-х годах курящую крестьянку? Пред-ставить, чтобы женщина в селе шла по улице и курила? Нет, не можете. Сель¬ская молодица с «примой» в зубах — знак глубокого сдвига в психологии людей. Появились многие вещи, которые ранее были просто невообразимы. В одежде, в речевом этикете, в других вещах. Вот та¬кая простая вещь: курить —грех или не грех? Одни скажут — это страшный грех, другие — это простительный грех по срав¬нению с остальными, третьи скажут, что это вообще не грех. Но однозначно то, что сдвиг произошел. Человек не мог раньше чего-то сделать — ему было стыд¬но. Но вот прошло немного времени, и уже не стыдно. А еще немного времени пройдет, и уже будет стыдно так не делать.

Помню, пришли две девушки на при¬частие. Милые с виду, свежие и невин¬ные. Так, по крайней мере, казалось. Исповедались, пошли к Чаше. Открыва¬ют рот, а у каждой во рту, на языке — ме¬таллический шарик. Об него лжица звя¬кает при причастии. Откуда это? Что это за ужас? Где глаза у матерей, где их мозги и совесть? Ведь виноваты матери! И отцы, конечно. Нужно быть до конца сумасшедшим, сгнившим от разврата че¬ловеком, или просто животным, чтобы не замечать такие вещи у детей, а заметив, не реагировать. Если вы хотите погово¬рить об антихристе, то обратите внима¬ние на подобные детали. Они поважнее будут, чем карточки из пластика и циф¬ры «шесть».

Или еще пример. Парень хочет быть крестным отцом. Приходит на бесе¬ду. Весь в наколках. Мочки ушей, шея, руки — все в наколках. Говорю: «Хо¬чешь быть крестным?» Говорит: «Хочу». Страшно отогнать человека, отругать и оттолкнуть. Может, это был его един¬ственный шанс на воцерковление, и все твои добрые дела потеряют цену, если ты его оттолкнешь. Но когда он пришел причащаться и открыл рот, то всем стало плохо — и дьякону, и мне, и пономарю. У человека язык разрезан сантиметров на пять и раздваивается, как у змеи! Как можно дойти до такого безумия?! А ведь он не один такой. Ветхий Завет строжай¬ше запрещал всякие рисунки и надре¬зы на теле. А мы умудрились испортить¬ся из-за того, что Новый Завет возвестил нам прощение. Прощение и любовь мно¬гие поняли как безнаказанность и, соот¬ветственно, повод к греху. Вот это бы¬товое сумасшествие пугает меня гораздо больше всяких цифр, в том числе — ше¬стерок. Прислушайтесь, о чем люди го¬ворят, что обсуждают, к себе прислушай¬тесь — и вам станет страшно. У Гамлета дядя отравил отца и на матери женился. Гамлет сказал: «Прогнило что-то в Дат¬ском королевстве». А у нас кто кого убил и кто на ком женился в обход закона, что все так прогнило? И при этом мы про¬должаем мечтать о беспримесной, сто¬процентной святости. Рассуждаем о бес¬страстии, читаем книги отцов. А рядом, через стенку, воскрешаются древние язы¬ческие культы. Диавол сеет людей, как пшеницу. Мне очень больно осознавать это и об этом говорить.

Антоний Великий говорил, что на¬ступит такое время, когда десять боль¬ных соберутся вокруг одного здорового и скажут ему: «Ты самый больной, потому что не похож на нас». То есть деградация моральных принципов может привести к тому, что стыдно будет не грешить. Ска¬жут: «А чего это ты? Мы все это уже по-знали, постигли, поняли, ощутили, нам уже надоело, а ты еще не начал». И че¬ловек вынужден будет грешить за ком¬панию. За компанию трудно не грешить. Паисий Афонский говорил, что если на светофоре соберется толпа людей, и все пойдут на «зеленый», то тебе останется только ноги передвигать. Толпа сама тебя понесет. Те же механизмы действу¬ют и в вопросах моральных. Вот под та¬ким прессом находятся наши дети. Им может быть стыдно, что они невинны, они могут как тяжесть и неполноцен¬ность ощущать свое целомудрие! Не Со¬дом ли это ожил и воцарился? При этом, чем больше город, тем больше схожих с Содомом черт. Мы продолжаем называть Киев святым городом и матерью городов русских. Москва для нас — белокаменна, и церквей в ней — сорок сороков. Но это — долг памяти и исторических ассо¬циаций. Если содомской идеологии где-то уютно, то именно в Москве, Киеве и подобных мегаполисах.

Меня занимает следующая мысль. Каждое новое поколение детей луч¬ше, чем те, кто их родил. Детей родили люди взрослые, уже с актуализирован¬ным опытом греха. А эти невинными ро¬дились, в них греха нет, то есть лично¬го греха. В них есть грех как семя, но не грех как факт. (О том, что грех есть не¬кое семя, мы говорим в молитвах: семя тли, т.е. тления во мне есть.) А потом, когда жизнь проживают, доходят до ста¬рости, то говорят: «Э, да. Сегодня дела¬ются такие вещи, о которых мы даже не слышали». Мир пошел дальше в плане свободы грешить. И как так получается, что невиные дети, вырастая, становят¬ся хуже поколения своих родителей? Что этому виной? Пафос борьбы за свободу и личное достоинство, пафос, которым насыщен воздух истории, часто есть па¬фос борьбы за возможность грешить и не каяться, возможность творить «волю свою» и только свою. Человек рождается нежным и гибким, без навыков к греху, хотя и со склонностью к нему. Воспи¬тай его, вложи в него время, силу и бла¬гие мысли. Он, быть может, мир удивит высотой своей жизни. Вместо этого мы погружаем ребенка в атмосферу рассла¬бленности. Мы восхищаемся им, балуем его. Потом он вырастает и очень удивля¬ется, почему мы начали ругаться? Рань¬ше он показывал фокусы, смеялся, ша¬лил и шумел, а мы все смеялись. Теперь он тоже шалит, правда, по-взрослому, а мы почему-то не смеемся. Нестыковочка получается. Сформировали человеку модель поведения, а теперь перестали радо¬ваться, когда он по этой модели живет. Шалит он, а виноваты мы. Мы воспита¬ли его, как домашнего бога, то есть идо¬ла. Идолы, предупреждаю вас, жестоки и безжалостны.

Что такое свобода? В христианском понимании это свобода от греха. Где Дух Господний — там свобода. Я могу со¬противляться окружающим обстоятель¬ствам. Значит, я свободнее тех, кто по¬ступает, исходя из того, где он и кто с ним. Я ношу то, что мне нравится. Я сво¬боднее тех, кто напяливает на себя тряп¬ки по моде и с презрением отбрасывает вчерашние модные тряпки, устаревшие к нынешнему моменту. Мы свободны всегда, когда у нас есть твердые ориенти¬ры, когда наше сердце «занято» и ум ра¬ботает. Иначе мы — рабы, чьи цепи укра¬шены блестками по моде. Мы —тупые рабы, которым весело при взгляде на эти блестки. Христос пришел дать нам жизнь и силу, ум и свободу. Без Него мы — по¬смешище и ничтожество. В Нем наша подлинная свобода. Когда евреи думали гордиться своим происхождением от Ав¬раама, Христос говорил им, что всякий, делающий грех, есть раб греха (Ин. 8:34). Вот от чего Он пришел нас освободить.

Но есть и другая свобода — это сво¬бода грешить, причем, чтобы тебя за это и не ругали. Один проницательный и остроумный человек (Гилберт Честер¬тон) сказал, что весь современный мир напичкан христианскими идеями, ко¬торые сошли с ума. Христианская идея свободы превратилась в свою противопо¬ложность, христианская идея о равенстве мужчин и женщин превратилась в свою противоположность и другие христиан¬ские идеи превратились в свои противо-положности. Это очень меткое выраже¬ние — «христианские истины, сошедшие с ума». Смотрите: бывшие христиане, то есть бывший христианский мир, сильно переживает о климате на планете, стро¬ит питомники для бездомных животных, кричит о равенстве, о свободе, о правах. Вместе с тем, нет ни слова о борьбе с грехом, о молитве. Под свободой понима¬ется свобода избирательных прав, свобо-да смены половой идентификации — что угодно, только не свобода от греха. На-лицо отказ от Бога при сохранении ак¬тивности в делах любви и справедливо¬сти. Но без Бога это уже «не та» любовь и «не та» справедливость.

Апостол Павел в Послании к Гала там пишет, что во Христе Иисусе нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе (Гал. 3:28). Есть такие слова и вы их наверняка хотя бы раз в жизни слышали. Но можно жизнь и без Христа, и без Его благодати пре¬вратить в такую, что действительно не разберешь, где мужеский пол, а где жен¬ский. Это будет проповедь Павла нао¬борот, вернее, доказательство Павловой правоты от обратного. Смотришь на лю¬дей иногда, и уже не ясно, кто это: муже¬ский пол это или женский? Знаете, что недавно зарегистрировали первого чело¬века, у которого в метрике записано, что он бесполый. То есть, не знают, кто он. Почему не знают? Родился мужик, хо¬тел быть бабой — ему, соответственно, сделали что-то, чтобы он был этим, а не тем. Потом ему надоело быть бабой, но он мужиком стать обратно тоже не захо¬тел. Не захотел на операцию снова ло¬житься. И теперь не понятно, кто он. Был мужчиной, потом — женщиной. Те¬перь ему написали — бесполый. То есть, буквально не разберешь, где мужеский пол, а где женский. Апостол Павел гово¬рил о благодати и святости, в свете ко¬торых стираются различия. А мир при¬думал иные формы и способы смешать одно с другим без всякой святости, так что не запутаешься. Женщина зарабаты¬вает и кормит семью — сильный мужчина пролеживает жизнь на диване. Мужчина делает химическую завивку — женщина кладет асфальт или служит в армии. Дети зачинаются в пробирке. Одежда переста¬ла быть выражением пола. Спорт, биз¬нес, половые извращения перемешали полы, сделали их трудно различимыми.

Мир посмеялся над Павловой пропове¬дью и исполнил его слова по-своему.

Так к чему я это говорю? Поступа¬тельная жизнь человечества ведет к боль¬шей свободе грешить, к меньшим укорам совести, и что самое страшное, как мне кажется, остается все меньше и меньше способности греху сопротивляться. Это закон больших чисел. Тот же самый, что и в случае с пешеходным переходом. Ког-да все в селе в Великую Пятницу не едят, и в ночь с субботы на воскресенье Пас-хальную службу все стоят в храме, тогда самый грешный человек немножко свят. Он со всеми, а все молятся. Но когда в селе, в котором 500 дворов, только де¬сять человек в Великую Пятницу не едят, а все остальные — как пили, так и пьют, как ели, так и едят, и только двадцать че¬ловек стоят на Пасхальной службе, тог¬да самый святой человек имеет соблазн стать грешником. А уж про грешного че-ловека и говорить нечего. Это и есть не¬кие законы больших чисел: хочешь-не хочешь, но если все постятся, то и ты худо-бедно подтягиваешься. Если никто не постится, то тебе очень тяжело. Обра¬зом такого жития апостол Петр называ¬ет жизнь Лота в Содоме. Этот праведник непрестанно мучился в душе своей, видя и слыша дела беззаконные.

Вернемся к ранее сказанному. Рожда¬ются дети святыми, а вырастают грешниками, и каждое новое поколение греш¬ников хуже, чем то, что его родило. То есть, родили мы ребенка, который луч¬ше нас, а когда мы уже старенькие, а он молодой и сильный, то он хуже нас вы¬шел. Такая странность получилась. Мы ищем виновных и говорим: куда смо¬трит государство, Церковь? Что же это такое? Почему в мире так происходит, что наши дети все хуже и хуже становят¬ся? А потому, что если взрослых не ис¬править, дети не исправятся. Когда мы садимся в самолет, стюардесса расска¬зывает нам и показывает на себе прави¬ла обращения со спасательным жилетом и кислородной маской. Мы слушаем ее вполуха, но одну вещь все же стоит за¬помнить. Если возникает опасность раз¬герметизации и нужно воспользовать¬ся кислородной маской, то кому ее надо первому надевать, если вы путешествуе¬те с ребенком? Первая мысль — ребенку. Ну как же иначе? Все лучшее — детям. «Титаник» тонет, первые шлюпки —де¬тям и женщинам. Правила же обязыва¬ют надеть маску вначале самому, а за¬тем надеть ее ребенку. Дай Бог никогда не пользоваться на практике этими зна¬ниями, но через этот пример мы сталки¬ваемся с очень важным законом. Чтобы спасти ребенка, нужно вначале спасать взрослого. Спасенный взрослый спасет и ребенка. Погибший взрослый станет кос¬венной причиной гибели тех, кто без его помощи обойтись не может.

Взрослые обычно считают, что, мол, я уже ладно, меня уже поздно исправлять. Да и что мне уже?.. Но вот дети мои! Мои дети! О! Они должны быть лучше. Это страшная ложь и опасная иллюзия. Если ты лучше не будешь, они лучше не будут никогда. Взрослые и дети — это сообща¬ющиеся сосуды: наливаешь в одно — по-полняется другое. В конце концов, сама жизнь человеческая — это органическое единство. Не механическое, а именно органическое единство. Если, напри¬мер, мы сложили в кучу тысячу камней, полили один камень, все остальные оста¬вили сухими —это механическое един¬ство мертвых предметов. А если мы, например, полили дерево, полили кор¬ни, то хорошо стало и ветвям, и листьям. Это — органическое единство. И в мире людей так. Одному хорошо — и вслед за ним всем хорошо. Одному плохо — вслед за ним остальным плохо. Если родите¬ли не ставят перед собой цели очищать¬ся, исправляться, приближаться к Богу, то нет никакого толку в том, что они страстно желают, чтобы их дети были лучше. Мне кажется, что это самая важ¬ная вещь в разговоре о семье.

Достоевский однажды сказал, что люди гораздо больше поняли, неже¬ли сумели высказать. То есть, интуитив¬но человек понимает гораздо больше, чем может объяснить. Вот, например, женщины. Они не все могут объяснить, но понимают гораздо больше мужчин иногда. У них аппарат обработки инфор¬мации — мозг — тормозит, но аппарат получения истины — сердце — работает. Она на тебя часто смотрит, как то са¬мое известное домашнее животное, пре¬данное, которое душу за тебя отдаст. Она все понимает, но сказать не может. Если начнет говорить, то станет жалко: лучше бы молчала. Но понимает все абсолютно верно и глубоко. Я, конечно, здесь не¬много намеренно преувеличиваю. Один умный человек сказал, что нет такой вещи, которую женщина не могла бы по¬нять и объяснить, просто ей это не ин¬тересно. У нее есть другие занятия. Но оставим эти иллюстрации.

Итак, люди гораздо больше понимают, чем могут объяснить, и когда они объясняются между собою, то гораздо больше передают друг другу интуитив¬но, нежели вербально. Люди интуитивно считывают друг с друга информацию. Привычки, повадки, акцент речи — отсюда, от общения душ и взаимовлияния. Мы, христиане веры восточной, не такие крайние рационалисты, как христиане западных исповеданий. У тех ratio — это самое главное. А у нас ratio на своем ме-сте, оно почитаемо, но оно не абсолют¬но. Мы с вами должны прекрасно пони¬мать, что учить кого-то чему-то — это не значит посадить его перед собой и гово¬рить с ним. Учить кого-то чему-то — это, например, вместе вскопать грядку. Даже не вскопать грядку, а просто заварить чаю, и поговорить о чем-то нейтраль¬ном, не обязательно о чем-то архивысо- ком или архисложном. Просто общать¬ся — это тоже учить, потому что если в тебе что-то хорошее есть, то ты будешь передавать это, даже если не захочешь. Человек в силу некоей необходимости, в силу царского достоинства своего либо оскверняет окружающий мир, либо освя¬щает его, даже если он специально ниче¬го не делает. Он просто делится тем, что в нем есть, его содержание таинственно исходит от него. Оно выходит в мир, ко¬нечно через речь, но не только. Ничуть не меньше это внутреннее содержание изливается в мир через глаза и руки, че¬рез мысль. Молча делать что-либо полез¬ное на глазах у человека — это тоже про¬цесс образования и воспитания.

Мы ведь знаем, что человек может го¬ворить правильные вещи, но разрушать их своими делами. Мы помним латин¬скую пословицу, гласящую, что «слова увлекают, а примеры тянут». Можно ни¬чего не говорить, но, тем не менее, вос-питывать. Я уже много раз повторил эту мысль, в надежде на то, что повторе¬ние — мать учения. А истина эта забыта, и нужно потрудиться ради водворения ее на достойное место. Поэтому, когда у нас возникает вопрос о наших детях, об их воспитании, то здесь, безусловно, гораз¬до больший вес имеет наше собственное бытовое поведение и наша повседнев¬ная жизнь, нежели какие-то правильный слова. Например, психологи говорят, что если ребенок не видел в раннем детстве родителей работающими: пилящими, строгающими, пишущими, думающими, варящими, стирающими, после еды уби¬рающими — попросту, работающими и уставшими после работы, то невозмож¬но научить затем ребенка работать. Мож¬но бубнить и жужжать над ним, стоять над ним, как надзиратель с колотушкой: «Работать надо, работать надо, работать надо», — а он так и не научится работать. Что-то очень важное пропустил он, не видел, не показали мы ему. В каком-то очень раннем возрасте не считана душой важная информация, ребенок чего-то не видел и уже не увидит, поскольку поздно.

Человек может быть просто-напросто искалечен отсутствием положительного опыта. Ведь мы, по Аристотелю, «живот¬ные социальные». Лишившись, напри¬мер, человеческого общества в раннем детстве, мы рискуем не стать человеком. Всем знакома сказка «Маугли». Но не все знают, что подобные вещи случались в действительности, только романтики в них было поменьше. В Индии неоднократно случалось, что «человеческих де¬тенышей» воспитывали хищники. Уполз малыш из хижины на краю джунглей в лес и пропал. А через пару лет его наш¬ли охотники в стае волков. Такое, повто¬ряю, было. Удивительно, что волки не съедали детей, но вскармливали и вос¬питывали. Дети, конечно, не разговари¬вали, бегали на четвереньках, выли на луну и так далее. Будучи возвращенными в общество людей, они так и не выучи¬вались говорить, одеваться, есть за сто¬лом, вилкой. Эти дети вскоре умирали от тоски, как дикие звери — в неволе. Ряд таких случаев подробно описан. Это очень яркий пример того, что упущения в воспитании могут принять необрати¬мый характер. Человек разговаривает, ест ложкой, на луну не воет, но это еще не гарантия, что в душе он — не Шариков, то есть не говорящее животное. И чем так страшны войны и революции, как не тем, что с человека снимается тонкая культурная пленка и наружу выглядывает звериная морда непреображенного вну-треннего человека?

Итак, ты — человек, но то, что ты в 3 года не получил, ты в 10 лет уже не до-гонишь. И то, что в 10 лет ты не полу¬чил, ты в 16 лет не догонишь. И то, что ты в 16 лет не получил, в 30 лет даже и не мечтай об этом. Почему мы часто повто¬ряем слова игумена Никона Воробьева, который говорил: «Нам оставлено покая¬ние». Это — классическая фраза, которая очень часто повторяется, чаще всего к делу, иногда и не к делу. Там, где к делу, это что означает? Что мы уже не сможем сделать что-нибудь такое очень большое, поскольку фундамента нет. Мы не сможем прыгнуть высоко, взлететь, достичь высот. Поэтому, нравится, не нравится, а нам оставлено только покаяние. Дело сгорит, построенный дом сгорит, а сам спасешься, словно из огня. Спасешься, как выхваченная из костра головешка.

Это потому, что фундамент нам не зало¬жили, базы нет, опереться не на что. Может, это мы, наше поколение, будем ба¬зой для будущих поколений, может быть. Тогда они, а не мы, смогут сделать что-то истинно великое, став на грунт преды-дущего поколения, то есть нас. Большое без маленького не существует. Это тоже закон.

Апостол Павел пишет, что не духов¬ное прежде, а душевное, потом духовное. (1 Кор. 15:46). Православный чело¬век склонен часто перемаливать свои проблемы. И знаете, наши минусы — это продолжение наших плюсов. Поясню примером. У меня была прихожанка та¬кая, которая говорила: «Батюшка, помо¬литесь, у меня кран течет». Я ей гово¬рил то, что любой бы сказал: «Не нужно молиться, когда кран течет, нужно звать сантехника. Если нет денег — помо¬жем, если есть — платите ему сами». Здесь нужна другая деятельность, нель¬зя перемаливать эту проблему. Перемо¬лоть текущий кран нельзя. А она говорит: «Помолитесь». Так православные люди склонны перемаливать текущие краны, пьющих детей, прохудившуюся крышу, плохого начальника. Мы верим в силу молитв, верим в чудотворность молитв, но не всегда умеем различить, где нужно стать на колени с Псалтирью в руках, а где закатать рукава и вооружиться садо¬вым инструментом. Это и есть превраще¬ние плюсов в минусы.

Есть вещи, которые не перемаливают¬ся в принципе, и не нужно кругом ждать чуда, везде вторгаться в жизнь с желанием, чтобы Бог чудеса творил на каждом шагу. Есть простые вещи, которые требуют рук, головы, языка, лопаты, чего угодно, но не молитвы. Или молитвы — тоже. Но, по¬нимаете, чтобы нам купить хлеба, нам не нужно просить Бога, чтобы Он опять да¬вал нам манну. Он больше никому давать ее не будет. Он давал ее когда-то и больше давать ее не будет. Для того-то и положена была последняя горсть в Ковчег на вечное воспоминание о путешествии по пустыне. А нам нужно работать, покупать хлеб, ко¬торый печется в пекарне и привозится в магазины, или печь его самим. Когда мы молимся перед едой, «Отче наш» чита¬ем, то жевать мы все равно должны сами. Православный человек знает, что Бог все¬силен, что Он творит чудеса. Но это не значит, что мы должны все вокруг менять при помощи вымоленного чуда. Ты тоже должен что-то делать.

Человек воспитывается примером больше, чем словом. Надеюсь, мы этого не забудем. Есть такой прекрасный афо¬ризм: как может мужчина максимальным образом проявить свою любовь к детям? А вот как: любить их мать. Если мужчина любит мать своих детей — это максималь¬ное, что от него требуется. Все остальное приложится. Если мужчина любит жен¬щину, родившую ему детей, если он яв-ляется добытчиком и защитником этой семьи, чего от него еще требовать? Что¬бы он с пеленками возился? Чтобы он еще и ночью вставал? Но у него грудного молока нет, ему ночью ребенку дать не¬чего. Он должен любить мать своих детей! Если он это делает — хватит! Может быть, у женщины иные, завышенные требова-ния, тогда она будет этими требованиями наказана. Когда мужчина перегружен ва-шими претензиями (женщинам говорю), он уйдет от вас. Он уйдет от вас, если вы будете любить свою маму больше, чем мужа. Это тоже закон. Оставит человек отца своего и мать, — слышите? Оста¬вит, — и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью (Мк. 10:7). Нельзя лю¬бить маму больше мужа, слушаться маму больше, чем мужа. Это грубейшее из¬вращение, нарушение законов Божиих. Нельзя, взявшись за горячее, не обжечь¬ся, прикоснувшись к смоле, не запач¬каться. Точно так же нельзя быть счаст¬ливым, попирая элементарные законы

Богом сотворенной жизни. А так жен¬щина, которой Бог власти не дал, хочет всеми командовать, хочет любить боль¬ше всего свою мамочку, хочет, чтобы ее дети любили ее саму больше, чем буду¬щих своих мужей и жен. Она неизбеж¬но останется одна и будет несчастна. Всю оставшуюся жизнь она будет кусать ло¬коть. Локоть близко, но его не укусишь. Нужно все расставлять на свои места и относиться к жизни дешево и сердито. Те, что жили долго и правильно, имен¬но так и жили. Потому что семейные до¬бродетели — это добродетели общечело¬веческие.

Семья началась в раю. Первая семья была благословлена Богом, когда еще было очень далеко до всех тех вещей, ко¬торыми мир наполнен сегодня. Когда мы венчаем жениха и невесту, юношу и де¬вушку, мы даем им возможность ощу¬тить себя в раю Адамом и Евой. В это время храм есть земной рай, а они фак¬тически должны кожей своей ощутить, что они Адам и Ева, и Господь повто¬ряет им, только не лично, а уже через священника, те же самые слова и бла¬гословения — плодиться, размножаться, наследовать землю, обладать ею. Правда, к этому добавляется некое наказание: в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое... в поте лица тво¬его будешь есть хлеб (Быт. 3:16,19). Это уже то, что добавилось после грехопаде¬ния. Но сам брак родился в раю, и этого никто не уничтожил. Ни всемирный по¬топ, ни все грехи, которые были в мире, святости брака не уничтожили. Мы сме¬ло можем думать, что Таинство Брака есть таинство общечеловеческое. Что име¬ется в виду? Когда муж и жена берутся за руки и желают всю жизнь жить вме¬сте, мы можем утверждать, что это — та¬инство. Когда Христос пришел на брак в Кану Галилейскую, то Он не пришел туда на блуд. (Многие ведь считают, что не¬венчанный брак —это блуд. Это очень простая и очень неправильная мысль.) Христос не пришел на блуд в Кану Га¬лилейскую, хотя эти люди не были вен¬чаны в нашем смысле и венчаны быть не могли, еще не было христианского Таин¬ства Брака как такового. Но сказано: Брак бысть в Кане Галилейской (Ин. 2:1).

Брак — это таинство, общечелове¬ческое таинство, и добродетели бра¬ка — общечеловеческие. Послушание жены мужу, ответственность мужа за семью, послушание детей матери. То есть, дети слушаются мать, мать — отца, отец — Бога. Иерархично так. Совмест¬ный труд, совместный хлеб, совместная смерть, если Бог даст. «Будем жить дол¬го и умрем в один день». Это то счастье, которого желают себе все влюбленные. Это встречается везде, во всех культурах. Этого хотят все люди. Брак нигде не тер¬пит лени, пьянства, измен. Брак нужда¬ется в терпении, трудолюбии, мудрости и во многом другом. Это касается всех людей вообще. Поэтому на сегодняшний день мы можем учиться правильной се¬мейной жизни у всех людей, у которых брак состоялся.

Наши святые — это, в основном, монахи или епископы (которые тоже с незапамятных времен — монахи) или юродивые, или мученики. И мы учим¬ся у мучеников терпеливому страданию и исповеданию Христа до смерти. Вер¬нее, мы просим, чтобы они молились за нас, ибо они имеют великое дерзновение перед Христом. Христос за всех кровь пролил, а они за Христа кровь пролили. В этом взаимном пролитии крови они очень близки друг другу. Но по части по¬учиться супружеской жизни — у кого нам учиться? У юродивых, мучеников, у свя¬тителей, у монахов? Ни у кого из них. Они убегали от брака, они преодолевали узы брака, они нам ничего не оставили по части того, как жить в семье. А нам-то надо жить в браке.

Сам подвиг этих увенчанных святых людей строился на базисе твердых се¬мейных устоев. Они не пренебрегали семьей, но преодолевали природу ради высших целей. Только благодаря твер¬дости естественных устоев могло воз¬никнуть всякое подвижничество. Мы же, потеряв ценности элементарные, обречены на бессмысленное и беспо¬лезное стремление к ценностям высше¬го порядка. Бессмысленное потому, что великое без малого не существует. Укре¬пится брак — возродится и монашество, появится и учительство, засияют святи¬тели. Рухнет брак — рухнет все, и невоз¬можной станет никакая святость.

Василий Великий вырос и воспитал¬ся в семье, где святого человека было легче найти, чем простого. Многому он научился у сестры, многому — у бабуш¬ки. Так и Григорий Богослов до старо¬сти считал себя должником своей мате¬ри во всем, что касалось добродетели. Мученик и целитель Пантелеймон — на¬следник благочестия своей матери Еввулы. Старец Силуан говорил, что хотел бы иметь такого чуткого и мудрого духовни¬ка, как его родной отец. Силуан многих духовников повидал на своем веку, но его папа — простой неграмотный кре-стьянин — оказался глубже этих многих. Эти примеры можно продолжать поч¬ти до бесконечности. Поэтому, там, где святые люди древности уходили от бра¬ка ради «почести горнего звания», они отталкивались от опыта правильного и крепкого брака, существующего в обще¬стве и их собственной семье.

Именно потому, что мы в браке нор¬мально не живем, и происходит все то безумие, заполняющее последние годы, десятилетия, столетия. Учиться жить в браке нужно у всех, кто в браке живет хорошо. Там, где жена мужа слушается и любит его, мы будем учиться. Присматриваться мы будем к этой жене. Там, где мужчина является настоящим му¬жем и отцом, присматриваться и учить¬ся стоит нам с вами. У одного из братьев проблема — и вся семья собирается, что¬бы помочь одному: давайте поинтересу¬емся, как их воспитывали, кто научил их любить друг друга? Это действи¬тельно — процесс обучения. Он требу¬ет внимания, наблюдательности, цепко¬сти ума, заинтересованности. Ведь все, что хорошего есть в мире, требует обуче¬ния, и добродетельный муж учится всег¬да. А хуже всех и противнее всех те, кто уверен о себе, что он все уже знает.

Учиться семейной жизни, семейным добродетелям — так мы сформулировали задачу. Мы с вами умеем только то, чему научились. Например, пришивать пуговицу, готовить еду или писать. Сейчас мы пишем легко, но когда-то мы не уме-ли писать, и чтобы нам научиться, нужно было долго мучиться. Это было некраси-во сначала, это были каракули, непра¬вильные завитушки и черточки. Сла¬ва Богу, Он нам дал учителей, которые терпеливо — год, два, три — учили нас в младших классах писать, дали нам ключ к постижению знаний. Мы уже забыли об этом и относимся к этому спокойно. Писать умеем, читать умеем. А это было тяжело. И ходить мы учились долго и трудно. Земля взлетала из-под ног сотни раз, мы падали, плакали, набивали шиш¬ки. Кто об этом сейчас помнит? То, чем мы так легко пользуемся сегодня, было когда-то предметом долгого и трудного обучения. Все, что мы имеем и умеем, всему этому мы учились долго и тяже¬ло. Неужели вы думаете, что любить друг друга, быть верными друг другу, постро¬ить жизнь супружескую можно ни с того, ни с сего? Не учась, без долгого и тя¬желого труда? Невозможно это. И думать иначе — грешно, хотя миллионы думают так и за грех это не считают.

Невозможно научиться жить, не учась жить. Что значит учиться жить? Это зна¬чит учиться работать, учиться делиться тем, что ты заработал, с теми, кто сам за-работать не может. Не может, потому что рук нет или потому что старик, один на старости лет без детей и внуков. Учиться жить — значит учиться не смеяться над чужими ошибками, учиться промолчать, когда видишь чужой грех, учиться радо-ваться чужой радости и плакать над чу¬жим горем. Это называется школой жиз¬ни. Если даже писать невозможно уметь, не учась, то что же думать об искусстве жить вообще! И учиться можно у всех, это мое твердое убеждение.

Если человек настроен на то, чтобы собирать доброе, он, как пчела, будет со-бирать с каждого цветка все, что можно. У Василия Великого есть специальное сочинение, предназначенное юношеству, в котором он говорит, что нужно учить¬ся, в том числе и у язычников. Нужно относиться к источникам знаний подоб¬но тому, как пчелы относятся к цветам. Они садятся не на все цветки, но на из¬бранные, и там, где садятся, они не все с собой уносят. Нам тоже нужно садить¬ся на избранные цветки и брать все, что может быть полезным. В том числе брать и у тех, кто Христа не знает! Не бойтесь говорить и думать об этом. Колесо, плуг, охотничий лук, календарь и способ до¬бычи огня тоже ведь не апостолы изобре¬ли. Но мы спокойно берем эти и другие полезные навыки и знания из общече¬ловеческой копилки. Здесь нет измены Христу, но есть смирение. Ведь и языч¬ники многое поняли, многое почувство¬вали, многого достигли из того, чего мы сегодня зачастую не имеем. Мы —яко¬бы — обладатели истины, но мы сегодня и половины не умеем из того, что могли знать и уметь люди, не знавшие истины. Это — жуткая боль, это страшное проти¬воречие. Страшное противоречие заклю¬чается в том, что в христианском мире, в котором верят в Бога, Который есть лю¬бовь, количество домов престарелых за¬шкаливает, по сравнению с тем же му¬сульманским миром. В исламе нет учения о Боге как о любви, но и домов престаре¬лых тоже нет, или почти нет. Страшные, болезненные противоречия.

Вернемся к ранее сказанному. Вос¬питывая детей, нужно ориентироваться не на вербальное воспитание, а на при¬мер и совместный быт. Это Запад нас научил: «Давайте поговорим, расскажите ему, объясните ему», — и так далее. Нам предлагают, например, 12-летнему нар¬коману рассказать о вреде наркотиков, и какой-то человек верит в то, что это по¬может. Я же знаю, что не поможет. Ника¬кой разговор с рецидивистом не заставит его поменять свой образ жизни, если вы не святой, конечно, и за вашими слова¬ми не стоит некий великий опыт. Но там о святости речи не идет, там просто ар¬мия психологов пытается разговаривать с человеком: «Ну, ты понимаешь? Поду¬май, рассуди». Это повторение басни, где Васька слушает, да ест. Грех — это жут¬кое животное, дикое, невидимое, мно-гоголовое, страшное, которое мучит человека, которое высасывает из него все соки. А мы хотим объяснениями, разго¬ворчиками убедить грех не грешить. Ка¬кая слепота и неразумие! Так не бывает, я не верю в это. И вы не верьте. Мож¬но рассказывать и убеждать с профилак¬тическими целями. Но нельзя верить в силу разумных доводов там, где речь идет об изменении привычек, образа жизни, об исправлении.

Что еще мне кажется очень важным. У человека вера должна пройти через же-стокие испытания, и сам человек дол¬жен пройти через хотя бы один кризис веры. Может быть, и два, но, думаю, что не больше. Больше человек не выдержит. Опять-таки у нас есть иллюзия, что уве¬ровавший человек твердой ногой стал на лестницу Иакова и пошел, пошел вверх, ступенька за ступенькой, в самое Небо, где Господь утверждается наверху этой лестницы, как Иаков во сне видел. На самом деле, в жизни все не так. Вместо прямого и поступательного пути в жиз¬ни сплошь и рядом присутствует дви¬жение по кругу, возврат назад, взлеты и падения, оставляющие на графике сину¬соиду, а не луч. Так было с теми, кто луч¬ше нас во сто крат, и вряд ли мы избежим того же. Уже сама мысль об этом, сама готовность ничему не удивляться будет для души оружием. Вы видите, что мы занимаемся ничем иным, как разру¬шением ложных мифов и опасных ил¬люзий. Мы пытаемся превратить в пыль ошибочные мнения о том, что можно исправить детей, не исправляясь самим; что можно словами и уговорами, без дел, получить нужный результат. Теперь мы подошли еще к одной иллюзии, согласно которой вступление в область веры со-вершается раз и навсегда. Отныне, де¬скать, путь нам лежит только прямо и вверх. Отчасти мы касались этой пробле¬мы, когда говорили, что не все проблемы решаются молитвой. Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, и нельзя молить¬ся о том, чтобы на столе появилась свежая яичница, не желая ее изжарить. Итак, пришпорим Россинанта и устремимся с копьем наперевес на очередного монстра. Этого монстра зовут — уверенность в неизбежности спасения и поступательного духовного роста.

Человек проходит несколько этапов своей жизни духовной и вначале раду¬ется о том, что он познал Господа. Он сперва живет горячо и огненно, пытает¬ся много молиться. В это время, если он молод, его посещают мысли о монаше¬стве. У него возникает целый комплекс вопросов и проблем, поскольку далеко не все понимают его. Это большая боль и бескровное мученичество, когда ты узнал Христа, а твои родные Его еще не узна¬ли. У тебя уже есть цель в жизни, а у них все еще нет. Человек горит светлым огнем и хочет всем рассказать о Госпо¬де, со всеми поделиться радостью. Это очень полезный период жизни. Внутри этого периода приобретается опыт того, что невозможно достучаться снаружи ни к кому, пока Христос изнутри к человеку не достучался. Вот вы пришли к Госпо¬ду, уверовали, а у вас еще 10 друзей есть, которых вы любите, как душу. Вы с ними прожили долго, может, воевали или стро¬или, как у Ремарка в книге «Три товари¬ща». Вы — не разлей вода. Но вы пришли к Богу, а они еще нет. И вы приобрета¬ете первичный болезненный опыт, когда вы стучитесь к ним, а они вас не пони¬мают. «Чего ты хочешь от нас?» Эту си¬туацию нужно испытать человеку, чтобы знать: наши возможности ограничены. То есть, мы можем сказать слово о Боге, но поймет ли человек, зависит не от нас, а от того, есть ли уже внутри у него Тот, Кто даст понять ему наши слова, слы¬шимые снаружи. Если Христа в человеке нет, если в сердце не говорит с нами Тот, Который делает для нас внятными слова, звучащие снаружи, то это — бесполезный труд, так сказать, гром, гремящий над го¬ловой мертвого. Мертвый не встанет и не перекрестится.

Итак, на первом этапе духовной жиз¬ни мы радуемся о великой встрече с Го¬сподом и скорбим оттого, что не весь мир с нами вместе пережил эту встречу. В это время очень опасно привыкнуть к осуждению людей и к личному превозношению. Ведь рано или поздно должен наступить период, когда человек перестанет радо¬ваться о своей вере и осуждать людей, а, напротив, начнет скорбеть о себе и снис-ходительно смотреть на окружающий мир. Все те, кого мы называем святыми, делали именно так, не правда ли? Они скорбели о людях, жалели их, а судили строго только себя. Это не приходило к ним сразу, нет. Но они постепенно вра¬стали в ту область веры, где видны толь¬ко твои грехи, где ближний всегда лучше тебя самого. Нам тоже путь лежит в эту, не в другую сторону.

Как все вы знаете по себе, человек со временем начинает постепенно притухать и давать погасать первому огню. В Апо¬калипсисе есть такие интересные сло¬ва. Господь говорит: Имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою (Откр. 2:4). Бывает, что мы забываем свою первую любовь, и вера превращается во что-то привычное, знакомое. Мы можем обрасти какими-то фарисейскими ком¬плексами по отношению к тем, которые ничего не знают, а мы уже, дескать, зна¬ем. Мы уже, так сказать, разбираемся, где стихира на стиховне, а где тропарь на бла¬гословение хлебов. Уже службу знаем, уже батюшек знаем по именам. Телефоны их есть в нашей телефонной книжке, можем позвонить и проконсультироваться по во¬просам высокодуховным и мало кому по¬нятным. Мы уже набрались сленга цер¬ковного вроде словечек «ах, искушения», «ах, простите, благословите». Мы уже пре- вратались в смиреннословящих. «Будем смиренны, братья, но не будем смирен- нословны», — сказал некто мудрый. То есть не будем наполнять свою речь избыт-ком смиренных слов. Когда звучит слово, солью не осоленное, то оно действитель-но неприятно слышится.

Так вот, когда мы привыкли к вере, нам полезно бывает что-нибудь такое испытать, что чувствуешь — еще не¬множко, и я погибну или веру потеряю. То есть человек должен пройти через какой-то кризис внутренний, обязатель¬но. Нам это надо, и Бог этого хочет. Он срывает с наших лиц прилипшие и приросшие маски, чтобы смотреть нам в живые и настоящие глаза, а не в ис¬кусственные. Незакалеиная вера сто¬ит очень дешево. Если тебя за веру не били, ты не болел, не оставался один на один с собой, или грехи к тебе не воз¬вращались старые, злые за то, что ты их однажды прогнал, и ты не мучился с ними, как с полчищем сорвавшихся псов с цепи, или еще чего-нибудь друго¬го не было, то за веру твою дорого дать нельзя. Не обожженный в печи горшок так и останется сырой глиной, и никто в него молока не нальет.

Нужно разрушить напрочь ту иллюзию, согласно которой человек уверовавший

отныне идет вперед, как танк, как доро¬га на Борисполь, прямо в Царство Не¬бесное и никуда больше. Он должен так идти. Но нужно иметь решимость, терпение, внимание к себе. Нужно и на¬ставника иметь, руководителя. Все это в дефиците. Поэтому вскоре наше христи¬анство становится похожим на костюм для бала-маскарада, и Бог обязательно этот костюм с нас сорвет. Человеку нуж¬но упасть иногда, нужно заблудиться, остановиться, сказать: «Я не знаю, что происходит, я ничего не понимаю. Я по¬гибаю. Мне страшно и больно». Очень нужно человеку стать в тупик, и не раз, и не два. И нужно благословить Бога за эти тупики. Нужно иметь мужество из само¬го тупика сказать Господу: «Господи, я не знаю, что происходит, но слава Тебе!» Эти кризисные моменты возрождают в нас подлинную веру, возвращают душу ко времени «первой любви». А зачем об этом говорить, имея в виду детей и юно¬шество? Да затем, что мы часто зовем де¬тей в Церковь, как на Поляну сказок, как в Шоколадную страну. Думаем: «Вот пойдет в храм, и все образуется». О том, что начать ходить в храм — это то же, что записаться в армию добровольцем, мы не думаем. Поэтому страшно удивляем¬ся, когда молитва в жизнь вошла, а про¬блемы не ушли. Тогда мы даже склонны к ропоту, и этот ропот — от неразумия, от ложной жизненной установки.

Итак, после выхода из Египта и про¬хода по дну Красного моря, после всей этой радости наступает время долгой ходьбы по пустыне. После радостного обретения веры приходит пора борьбы со страстями, временного очерствения, ду¬ховных сложностей. Евангелие недаром говорит, что городам Капернауму, Хоразину, Вифсаиде будет хуже, чем Содому и Гоморре. Если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. (Мф. 11:23). То есть, видел, знаешь, чувствовал, уже вкусил, но отку¬да взялась черствость, откуда взялось по¬мрачение ума, откуда возникли соблаз¬ны, откуда что взялось? Кажется, что это уже погибель. А человеку нужно прой¬ти через такую кризисную полосу, чтобы опять воскреснуть и глубже воцерковиться. Уже без розовых очков, без надежды на свою собственную святость, но только на единого Господа.

Как вы думаете, зачем наша Церковь так премудро устроена, что у нас мно¬гие праздники устроены таким образом, что человек что-то ест и что-то для еды освящает? Я сейчас не о причастии го¬ворю, а о яблоках, о куличах и т. д. Или приносим мы что-то с собою в церковь, чтобы это отнести уже в освященном виде домой: вербу, мак. Почему? Потому что детская душа хочет, чтобы что-то посвя-тили, что-то покропили, хочет укусить что-то освященное. Это Церковь прему¬дро придумала для детей, чтобы они по¬нимали: «Пойду в церковь, там хорошо, там поют, там кропят, там святят, там с собой что-то унести можно». Это для де¬тей придумали! Например, когда празд¬нуется Преображение, то дети радуются, что им батюшка сливки с грушами по¬кропил, а взрослые должны радоваться о том, что им понятен смысл праздни¬ка Преображения, и они о Христе раду¬ются, что, вот, оказывается, Какой наш Господь. Не просто учитель, не просто человек, а Бог, ставший человеком, так что самые великие святые — Моисей и Илия — за счастье имели с Ним побесе¬довать на Фаворской горе, и Петру хо¬рошо было на Фаворе. И вот Он Какой. И, оказывается, Его распяли не пото¬му, что Он слабый и его поймали хитрые враги, а Он для того преобразился, что¬бы ученики «страдания уразумели воль¬ные», то есть, что Он добровольно распялся. Свет от Света, Бог от Бога. Бог истинный от Бога истинного — вот Кто Христос наш. Преображение — выше всех праздников после Рождества и Пас¬хи, потому что цель жизни ясна — нужно преобразиться. Чтобы войти в будущую жизнь, нужно нам всем преобразить¬ся. И вот маленький человек радуется, что ему сливки покропили, а взрослый должен радоваться, что он смысл жизни узнал. Но если и маленький, и взрослый человек радуются, что им сливы с гру¬шами покропили, тогда у меня возникает грусть в день святого праздника. Воцерковляться ведь детям нужно по-одному, а взрослым по-другому. Отроку и отроко¬вице воцерковляться нужно по-своему, а юноше и девушке по-своему, мужчи¬не и женщине по-своему, а деду с бабой по-своему. Я предполагаю, что у каж¬дого из нас будут в жизни критические периоды ломки — психологической, жиз¬ненной, семейной — когда люди будут заново открывать для себя с детства из¬вестную веру. Я лично уверен, что нужно за жизнь открывать для себя несколько раз с детства известную веру. Вы знае¬те, как учат в школе, например, на уро¬ках русского или украинского языка имя существительное? В 3-м классе учат имя существительное или в 4-м, а потом в 8-м классе учат имя существительное, но как? Конечно, уже на уровне 8-го клас¬са. А потом в 10-м классе снова учат имя существительное, но как? Уже на уровень выше. А если человек избрал для себя профессию филолога и посту¬пил в университет, то на 1-м курсе он бу¬дет учить имя существительное, и на 5-м курсе он тоже будет учить имя существи¬тельное. Если он будет академиком, он также будет учить имя существительное. Это что значит? Что он дурака валяет с 4-го класса? Нет, он открывает глубины того, что он по имени узнал в детстве, а по сути узнал в старости. Если имя суще¬ствительное такое глубокое, что его мож¬но учить в 4-м классе и до смерти, то не¬ужели наша вера такая мелкая, что мы хотим всю жизнь прожить, оставаясь на детском уровне?

Нужен рост, а для роста нужна пища. Человек — словесное существо. Ему кроме хлеба и воды нужна еще и словесная пища. Это — Писание. Те две монеты, что оставил в гостинице мило¬сердный самарянин для пропитания спа¬сенного человека, есть книги Нового и Ветхого Завета. А сам самарянин есть Христос, Который пообещал вернуть¬ся. Раскроем перед детьми Библию пер¬выми. Не позволим сделать это кому-то раньше нас. Если кто-то это успеет сде¬лать раньше, то он приобретет на долгие годы в глазах наших детей авторитет. Пи¬сание, им открытое, даст ему этот авто¬ритет в глазах наших детей. Я сам помню случай из своей жизни, когда ко мне на улице подошла женщина из «Общества сторожевой башни» и предложила изу¬чать Библию. Поскольку я шел на при¬чащение больного и был одет в рясу и скуфью, то слова ее выглядели формен¬ной наглостью. На мой вопрос, не стыд¬но ли ей предлагать мне, священнику, из¬учать с ней Библию, она ответила, что мой сан для нее ничего не значит. «Я, — гово¬рит, — с детства в церковь ходила и посе¬дела в церкви, но так ничему в церкви и не научилась». Ее личный опыт убеждал ее в слабости Церкви и оправдывал подоб¬ное поведение. Не священник и не родная мать, но кто-то другой впервые открыл перед этой женщиной Писание, и теперь ложные толкования она понесет многим, будучи уверенной в своей правоте.

Отрыв от Книги —не сегодняшняя проблема. Вот Лесков пишет, что было у нас широко распространенное убежде¬ние, что всю Библию прочитать нельзя, то есть физически можно, но лучше не надо, потому что тот, кто Библию про¬читает, тот «розумом зийдэ». Это было убеждение огромного количества лю¬дей. Лесков удосужился его записать. И до сегодняшнего времени, насколько я знаю, встречаются на свечных ящич¬ках благочестивые старушечки, когда их спрашивают: «Вот ту Библию можно ку¬пить? Там есть комментарии?» — отве¬чают: «А на шо воно вам? Библию про¬читаешь—с розуму сойдешь. Не надо. Акафист читай».

Стоит ли говорить, что при таком по¬ложении дел люди массово попадают к протестантам? Не потому, что те поистине хороши, но потому что они под¬няли нами оброненное оружие — Писа¬ние, и одно это делает их сильными, а нас — безоружными.

Если вера не углубляется, то она те¬ряется. Думали вы об этом? Не может че¬ловек в 30 лет жить тем уровнем веры, который получил в 15 лет. Не может. Если он не углубил свою веру до соот¬ветствующего уровня, он ее потеряет. Ее у него украдут, благо есть много сек¬тантов, разных проповедников, чего хо¬чешь. Кто-то соблазнит тебя холодной глубиной индусского космоса, предста¬вит тебе еще какие-нибудь мистические бездны, и тебя это купит, потому что ты привык к мелочам, а тебе представят со¬блазн глубины. Ты соблазнишься. К чему я это говорю? Если дети наши в каком- то возрасте начинают соблазняться и со¬мневаться, то мы не должны относиться к этому как к некоей странной вещи. Это неизбежный рубеж, требующий углубле¬ния веры. Конечно, это больно, когда ребенок был маленький и ходил в храм за ручку с бабушкой, причащался и все делал. А потом ему стало столько-то лет, и он говорит:

— Мама, я не могу не смотреть это кино, потому что все смотрят, обсужда¬ют его на переменах, а я...

— Да зачем тебе это надо, сынок? Ты почитай вот это.

— Да что я буду это читать? Я на дис¬котеку хочу.

И мы страдаем. Мы недоумеваем. По¬чему наш, еще вчера хороший ребенок сегодня заупрямился? Вот спрашиваем:

— Пойдешь в церковь?

А он говорит:

— Я хочу поспать, я и так учусь всю неделю.

Спокойнее отнесемся к этим словам. Иначе ведь и быть не должно. Потерпим, подождем, помолимся. Дереву, чтобы вырасти, нужно тепло, вода и время. Че-ловеку, чтобы вырасти, нужно тоже са¬мое. Не будем спешить. Любовь умеет ждать, а мы детей любим.

К слову сказать, кто-то придумал та¬кую систему образования, что в голову все это вместить невозможно. Наши дети поставлены в жуткие условия. Недавно на родительском собрании я собственными ушами слышал, как преподаватель математики, классный руководитель, го¬ворила, что, вот, я пошла к детям на гео-графию и поняла, что я вообще не пони¬маю, что им рассказывают на географии. А потом я пошла на биологию и поняла, что я вообще ничего не поняла из того, что они там проходят. Но при этом она дает им математику на таком уровне, что биолог ничего не понимает в математике. Ну не хватает у человека то ли совести, то ли мозгов понять, что не может ребенок знать твой предмет так, как знаешь его ты, при том, что ты кроме этого вообще ничего не знаешь. А от них требуют знать так, как знают свой предмет учителя. Или это диверсия? Благо, не 30-е годы, а то было бы уже «дело учителей», состоялось бы пару показательных процессов. Дети сходят с ума. Там один сошел с ума, там сошел с ума другой, там кто-то с дурным криком выбежал из класса. В 30-е годы нашли бы «виновных», расстреляли бы за скрытое вредительство, направленное на подрыв детской психики, потом бы по¬меняли программу. Непременно было бы что-нибудь такое. Примите мои слова как черный юмор.

Или это диверсия, или это глубокое неразумие. Не понимают люди, что нель¬зя все знать. На самом деле, знать нуж¬но мало. Лев Толстой говорил... кстати, вопрос: можно ли читать Льва Толстого? Ответ: смотря что. Если вы собираетесь читать его последние предсмертные про¬изведения — там, где он пишет свою вер¬сию прочтения Евангелия, свое отноше¬ние к смерти, к Христу и так далее — то не стоит, это мусор, достойный мусор¬ной свалки. И ничего больше. Если речь идет об «Анне Карениной» или о «Войне и мире», то можно и нужно читать. Это очень серьезные произведения. Так вот, Лев Толстой говорил, что всего-то и нуж¬но человеку знать, вместо тригонометрии и астрономии, что все люди жить хотят, что каждому человеку тепла хочется, что одна слезинка иногда стоит больше, чем целое состояние. Эти простые вещи нуж¬но преподавать детям в школе. Но наша наукоемкая система образования убивает мозги детей. Поэтому не надо удивлять-ся, что они потом бегут из этой школы, как чумные, чтобы проветриться. А про-ветриваются там, где можно заразиться.

Даже если бы не было этого сумас¬шедшего мира за стенами, не было бы те-левизора и компьютера, человек в 14 или в 15 лет на уровне гормональных сбоев, на уровне перерастания из девочки- подростка в девушку, из мальчишки в юношу, все равно терпел бы некие вну¬тренние бури, все равно у него были бы свои вопросы, на которые бы ему мало кто мог ответить. Он бы мучился. Кста¬ти, знаете, почему такая крикливая моло¬дежная культура, почему такие громкие молодежные песни? Молодежные песни поются в надрыве, без красивых голоса и музыки, потому что молодой человек хочет выкричаться. И главным посла¬нием такого крика является следующее: «Я есть, посмотрите на меня, я живой, почему я никому не нужен? Почему я никому из вас не интересен?» Моло¬дой человек в 13-14 лет очень страдает от того, что он никому не нужен. Даже в полной семье, где оба родителя работают допоздна, даже если есть брат или сестра, он чувствует себя ужасно одиноким. Его мучает метафизическое одиночество. Он никому по-настоящему не нужен. Его грузят в школе, его грузят дома. Получа¬ется так: я есть, и я не нужен. И, напри¬мер, почему сектанты так успешно ведут работу с молодежью? Весь фокус в том, что они находят полчаса для человека, чтобы посидеть и поговорить с ним. Ку¬пить человека очень легко, хотя он прак¬тически бесценен. Нужно просто с ним полчаса поговорить — и он потом к тебе опять придет, и со временем будет твой. У нас же вечно нет времени на это все. Есть такой психологический закон: рас¬сказанная беда уменьшается вдвое. Че¬ловек, рассказывая о своих проблемах, сам себя слушает. Он впервые понима¬ет сам себя, замечает некоторые оттен¬ки своего состояния. И все потому, что его слушают, потому, что происходит ди¬алог. Диалог, дорогие христиане, это та¬инство. И поэтому успех проповеди сек¬тантов не в том, что они самые умные, а в том, что режим общения «я — ты» уста¬новлен, что они создают иллюзию любви. А у нас вечно руки до этого не доходят. Горе нам, братья и сестры. Будем пла¬кать. Нам действительно оставлено по¬каяние, но покаяние означает не только печаль о собственной нищете, но и дея¬тельную перемену жизни. Значит, будем плакать, но будем и меняться.

Суммируя все выше сказанное, хоте¬лось бы сказать: чего больше всего хо¬чется от родителей и детей — чуткости, потому что мы не понимаем друг друга, не понимаем до дикости. Есть хорошая книга Брэдбери, называется она «Вино из одуванчиков». Советую прочитать, несмотря на то, что он американец. Не зря добавляю эти слова. Америка — не си¬ноним тупости и глупости. Ее не прези¬рать, а изучать надо. Там есть не только то, что достойно насмешки Задорнова, но есть и великая литература, и великий опыт борьбы с общечеловеческой трагедией.

Так вот, у Брэдбери есть такой мо¬мент. Старушка, миссис Стэнли, поте¬рявшая мужа, дожившая до глубоких лет, переехала из одного городишка в другой. Она была любительницей всякого, для нее священного, хлама: она не выбрасы¬вала билеты с концертов, на которые хо¬дила еще в юности, она хранила всякую памятную чепуху, перебирала постоянно фотографии. Но больше у нее занятий особых нет, она одинокая. И вот однаж¬ды, на аллее какого-то парка, она зовет к себе играющих детей. Дети 5—7 лет, еще не подростки, не тинэйджеры, им всем до 10 лет. Миссис Стэнли угощает их мо¬роженым и говорит одной девочке:

— Как тебя звать?

Ей отвечают:

— Элен.

— О, и я — Элен. Когда я была такая же, как и ты, маленькая, меня также звали Элен.

Тут дети вдруг перестают есть моро¬женое, и одна из девочек говорит, что им, мол, родители сказали, что нельзя врать. Старушка удивленно спрашивает:

— А кто здесь соврал?

Дети добавляют:

— И нельзя слушать, когда врут.

Бабушка:

— А соврал-то кто?

— Вы соврали, вы не были маленькая.

— Как это соврала? Я была малень¬кая, меня звали Элен.

— Этого не может быть. Вы не могли быть такой, как мы.

И там начинается очень длинный ди¬алог, гениальный, жутко интересный. Они на нее обижаются, убегают, говорят, что она — старая лгунья, что она не мог¬ла быть такой, как они.

— Ты тоже будешь такая, как я, но я уже не буду, такая как ты, — говорит ста-рушка. Но ее слова детьми не поняты.

Брэдбери удалось высказать ге¬ниальную вещь, он зацепил какие-то глубинные пласты мышления, потому что, действительно, для маленького че¬ловека невместима мысль о том, что он будет старым, что старики были малень¬кими. Это неподъемная мысль. Только теоретически это может жить в человеке, практически мы этого сами не понима¬ем. До сегодняшнего дня мы не пони¬маем, что мы будем совсем старыми, а в детстве мы этого вообще не представ¬ляли. И душа-то в человеке живет по-молодому. Человек, если ему к зеркалу не подходить, осознает себя тем же че¬ловеком на протяжении многих лет. Са¬мочувствия — тождественные, лишь зер¬кало заставляет человека плакать. Кто это? Что за рожа? Это что — я? Если бы год мы не смотрели в зеркало, вот шок был бы! Это мы каждый день в зеркало смотрим, поэтому шока нет. А если бы в зеркало смотрели раз в год, мы бы па¬дали в обморок. Что было потом в книге «Вино из одуванчиков», почитайте сами. Это — простейшая по стилю и глубочай¬шая по смыслу литература. Ее темы нас касаются непосредственно.

Литература должна быть простейшей и глубочайшей. Настоящая литература та¬кой и является. Вся литература написана только о двух темах: о Боге и человеке. Все, что есть в ней великого, — это про Бога и про человека, и про их взаимоот¬ношения. Про уход человека от Бога, про приход Бога к человеку, про спор Бога с человеком, про ответ человека Богу. Вот эта вся каша — это и есть собственно ли-тература. Остальное — бред, порожден¬ный умением писать и неумением думать.

Понять человеку самого себя очень важно, и для этого нужно много читать.

За ничтожные сорок-пятьдесят лет нель¬зя понять ни мир, ни себя в мире. К лич-ному опыту должен добавиться осмыс¬ленный опыт многих поколений, опыт, зафиксированный письмом на бумаге. Почему еще нужно много читать? На¬пример, потому, что работающая мысль облагораживает человека и уцеломудри- вает его. Мы небезосновательно опаса¬емся, что новое поколение будет очень развратным. Для этого есть все подходя¬щие факторы. Диктат общества над че¬ловеком ослаб, общество дает возмож¬ность делать человеку все, что он захочет. А чего он хочет? Он хочет всегда одного и того же. Безумие в сердце юноши. В сердце юноши, по факту, живет безумие, пока он не повзрослеет. Он может не повзрос¬леть, кстати. Общество не диктует ничего высокого, естественная мораль задавлена страстями. Вера, страх Божий —это да¬лекий гром. И мы боимся, что люди мо¬гут совсем развратиться, до предпотоп- ного состояния. Сначала утонут в грехе. Потом придет наказание, как вода при потопе или огненный дождь на Содом.

Как ни странно, опыт свидетельству¬ет, что если человек в подростковом воз¬расте читает поэзию, то уж, по крайней мере, на несколько лет поэзия его удер¬жит от разврата. Взрослый человек может читать поэзию и развратничать, а отрок или отроковица — нет. Поэзия дает чело¬веку идеальный срез жизни, поднимает его глаза выше сегодняшнего дня, зажига¬ет в его сердце желание идеальных отно-шений. Пусть это сон. Допустим, никогда в жизни человеку не доведется встретить прекрасную незнакомку или сказочно¬го принца. Но все равно в самые опасные годы этот сон, эта поэтическая мечта про¬ведет человека по волнам соленого моря. То есть он будет идти, не замечая, что под ним вода. Он будет смотреть на звезду, ду¬мать, что под ним твердая почва и прой¬дет по волнам. Потом будет все остальное. От остального убежать нелегко, но самые опасные годы человек пройдет без опыта бытового разврата. Это не панацея, конеч¬но, но это —один из способов зацепить человека. Ведь к чему все сводится? Че¬ловека надо как-то зацепить за душу, что¬бы сказать ему: «Слушай, брат, есть другая жизнь. Я там еще не был, но я знаю, что она есть. Я ее чувствую».

Нам дается возможность почувство¬вать небесную жизнь, как остатки пир¬шества на столе. Трапезу съели, крошки остались, и мы по вкусу крошек можем составить представление о вкусе будущей трапезы. Более того, помните, в Еванге¬лии есть интересные слова, когда жен¬щина просила Христа исцелить ее дочку? Господь ее собакой называл. Вы наверня¬ка молитесь за детей своих. Но готовы ли вы молиться настолько упорно, что ког¬да Господь вам ответит, чтобы ваше ухо расслышало, что вы не лучше, чем про¬стое животное, собака (для еврейского уха собака — все равно, что для нас сви¬нья, и даже хуже), продолжать молиться, несмотря на это?

Она просила:

— Иисусе, сыне Давидов, помилуй меня.

И даже ученики устали слышать ее крики. Он говорит:

— Нехорошо отнять хлеб у детей и от¬дать собакам.

Она говорит:

— Да, но ведь и собаки питаются крошками от трапезы господ своих.

И Христос удивляется, говорит:

— Женщина, велика вера твоя. Будет тебе, что ты хочешь.

И исцелилась дочь ее в тот час (Мф. 15:28). То есть нужно быть настоль¬ко терпеливым и молиться за детей, что если Бог скажет тебе, что ты — пес, если скажет: «Отойди отсюда», — ты все равно продолжишь молиться, исходя из этого евангельского текста. Временами мы так же, как те псы из Писания, слизываем крошки под столом. Нам с небесной тра¬пезы падают на землю крошки вкусные, и мы, слизывая их, можем составить себе представление о будущей жизни. Нам нуж¬но этим представлением поделиться, нам нужно поделиться этим маленьким опы¬том того, что есть другая жизнь.

Есть ради чего жить, на самом деле. Ведь уже относительно давно, лет 100, а то и больше, люди додумались до одной тяжелой мысли, которая звучит пример¬но так: «Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?» Эта мысль касается каждого человека. Не только тех, кто в концла¬гере сидел, на войне был, родных по¬терял, а просто любого человека. Эта мысль составляет сердцевину мировоз¬зрения современного потомка Адама. Пока люди не думают, им спокойно. Начинают думать — и останавливаются в недоумении: а к чему все это? И че¬ловек, если он не приходит ко Христу, ответа не имеет. Если же внятного от¬вета на этот вопрос не будет, тогда этот человек или убьет себя сразу, либо бу¬дет убивать себя медленно. Жизнь, оче-видно, для него будет бессмысленна, а человек не может жить бессмысленно, ему нужно обязательно осмыслить свою жизнь. Без смысла человеку жить нель¬зя, уж так мы созданы.

Достоевский в воспоминаниях о ка¬торге говорил, что если человеку пред¬ложить выбор: отрубить ему руку, или в течение непонятно какого времени на¬сыпать песок, а затем его высыпать (то есть бесполезным трудом заниматься), то он скорее даст себе руку отрубить, чем согласится заниматься бесполез¬ной деятельностью. Бессмысленная жизнь — не удел человека. Человек не может жить, не объясняя себе своего существования. Но именно бессмыслие есть та болезнь, которой болеет челове¬чество сегодня, болеем и мы, как часть человечества.

У нас, у Церкви, есть ответы на мно¬гие вопросы. Но мы не всегда можем поднять тяжесть этих ответов, пото¬му что это требует подвига. Подвиг мы нести не всегда умеем. Иногда даже не знаем, как к этому делу приступить, по¬этому человечество изнутри представ¬ляет собой какую-то сплошную рану. С какой стороны не подойди к этой ране, становится страшно. Бесполезно оглу¬шать себя и ближних готовыми форму¬лировками. Нужно говорить только то, что ты почувствовал, лично прожил, то, чем ты переболел. Пытаясь воспи¬тать человека, мы не болванку обтачи¬ваем по готовому образцу, а вступаем в заповедную область живой души. Всту¬паем осторожно, с чувствами любви и тревоги. Нам, скорее всего, придется разуться, как и Моисею сказал Бог при купине: Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая (Исх. 3:5).

Апология женщины

Семья, конечно, и первичная ячейка общества, и общая колыбель человечества, и так далее, и тому подоб¬ное. Похвальных эпите¬тов в адрес семьи можно произнести немало, даже при скромном словарном запасе. Но хотелось бы взглянуть на семью с точ¬ки зрения добродетели. То есть, с точки зрения того, какие добродетели семей¬ная жизнь воспитывает, в каких добродетелях нуждается, без каких не может существовать.

Это не праздный вопрос, поскольку упражнение в добродетели у православ¬ных христиан связывается исключитель¬но с подвижнической, бессемейной жиз¬нью. «Добротолюбие» — исключительно монашеская книга, и существует преду-беждение, согласно которому, «доброто- люб», т.е. желатель и ревнитель истин-ного добра, возможен только вне брака. Ему, одинокому, открыты пути к раз-мышлению и созерцанию, к вниматель¬ной молитве и изучению Писаний, а те, что живут в миру и связаны узами бра¬ка, тревожатся об угождении своим за¬конным половинам, как об этом и пишет апостол Павел. Незамужняя заботится о Господнем, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу. (1 Кор. 7:34). И еще говорит: желаю, чтобы все люди были, как и я. (1 Кор. 7:7). Девственниками и бессемейными, то есть. Женатые и за¬мужние не согрешают, но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль. (1 Кор. 7:28). И в Господней притче сре¬ди людей, отказавшихся прийти к Царю на пир, был один, который женился и на этом основании отнекивался. Перед ним были люди, купившие, кто землю, кто волов, а этот говорил: Жену поях, и сего ради не могу прийти. (Лк. 14:20).

***

Итак, что же, духовная жизнь воз¬можна единственно в режиме бегства от брака и пренебрежения им? Или некие вершины добродетели доступны и тем, кто, как сказал Афанасий Великий, «в юности, составив свободную чету, есте¬ство употребляет для чадородия»?

Мне представляется, что ошибка в этом вопросе стоит очень дорого. Цена вопроса — изломанные людские судь¬бы. Есть, к примеру, большой спорт. Это спорт сверхнагрузок и мировых достиже¬ний. Имен в этом спорте не так уж много и они широко известны. Но есть и дру¬гой спорт, тот, где достижения скромнее и славы поменьше. Он более массовый, но это не значит, что там нет волевых усилий, пота, преодоления себя. Там все есть, только уровень пониже. Есть (при Союзе была точно) — физкультура, то есть, та область народной жизни, с ко¬торой связаны дворовые игры в футбол и теннис, утренние пробежки, детская сек¬ционная работа. Вовлеченность народа в здоровый образ жизни и градус интереса к большому спорту являются питатель¬ной средой для настоящих спортивных достижений. Разрушьте незаметную и малобюджетную сеть боксерских секций, прячущихся по подвалам в ЖЭКах, и че¬рез пару лет бесполезно будет ждать по¬явления в такой стране чемпиона мира по боксу. Корни подрубишь — не жди плода. Даже спать под деревом с подру¬бленными корнями не рекомендуется, поскольку такое дерево рухнет рано или поздно.

Высокое подвижничество христиан¬ского мира так же относится к незамет¬ным и повседневным семейным добро¬детелям, как наличие славных имен в большом спорте зависит от общей вовле¬ченности народа в физическую культуру и от любви народа к спорту, как таково¬му. Святость — это ведь не только прео¬доление пола. В этом смысле семья тоже кое-что может дать, но здесь ее средства ограничены. Святость — это ведь и тер¬пение, и трудолюбие, и ответственность, и принесение личных интересов в жертву общему делу. Таких добродетелей, про¬израстающих на почве семейной жизни, множество. О них мне и хочется говорить, с той целью, чтобы реабилитировать се¬мью в глазах любителей добродетельной жизни. Человеку, стремящемуся исполнить заповеди, вовсе не лежит прямой и неизбежный путь в монастырь. Очень многие заповеди можно исполнять по¬среди житейской суеты под аккомпане¬мент младенческого плача.

***

В первой половине XIX века в Киев¬ской Духовной Академии при ректорстве Иннокентия Борисова был профессор Авсенев Петр Семенович. Этот человек прожил очень короткую (всего 41 год) жизнь и умер в Риме, будучи священни¬ком при русском посольстве. В последний период жизни носил сан монашеский и звался именем Феофан. Это был очень глубокий, высокообразованный и чистый нравственно человек. Студенты любили его и его лекции до такой степе¬ни, что, в порыве благодарного восторга, нередко выносили его из аудитории на руках. Замечу попутно, что времена те были суровы, в ходу были и телесные на¬казания.

То есть особой свободы и де¬мократии (используем и это истоптан¬ное, всем надоевшее слово) не было. Но была любовь, которая «не вяжется». На¬ших лекторов, при всей свободе нравов и торжествующем демократизме уже давно не выносят на руках из лекториев.

Так вот, Феофан, читая будущим па¬стырям нравственную философию, приво¬дил примеры неожиданные. Размышлял, например, о живучести народности китайской, которая, при архаичности и не¬развитости государственного устройства, имеет свое собственное бытие и пользу¬ется им беспрерывно в течение долгих столетий. Архимандрит Феофан считал, что народ китайский из всех заповедей Божиих хорошо знает только одну, а именно, о почитании родителей. В тра¬диции Китая есть почтение не только к отцу и матери, но и ко всякому старше¬му человеку, особенно, к человеку, мо¬гущему научить молодежь чему-либо до¬брому. За это исполнение всего только одной заповеди Закона Божия, считал Феофан, Правосудный Господь наградил китайский народ непрерывностью граж¬данского и государственного бытия, жи¬вучестью и историческим долголетием.

Ну, и где же нам взять, если не китай¬ские добродетели, то хотя бы подобных Феофанов, которые укажут примеры, до¬стойные подражания? Сплошь и рядом встречаешь зашоренных людей, которые прямо таки кричат: «Не смей брать при-меры из жизни людей не православных!» Как будто у нас в кармане — лицензия на окончательную истину не только в во¬просах догматического богословия, но и в вопросах выпечки хлеба и лечения мла¬денцев от насморка. Хочу спросить: «Кто вас, господа, обучил такому бытовому хамству и беспримерной самоуверенно¬сти? Не желаете ли узнать из Писаний, что в первой Своей проповеди в сина¬гоге Назарета Господь Иисус вспомнил Неемана-сирийца и вдовицу из Сарепты Сидонской, то есть людей, богатых ве¬рой, но не принадлежащих к Израилю?» Учиться суп варить, кажется, не зазорно у любой соседки, будь она мусульманка, будь она иудейка. Почему бы не присмо¬треться к чужой жизни, если эта жизнь в лучшую сторону отличается от нашей собственной? Веру боитесь потерять? Не бойтесь! Если ваша вера от таких зна¬комств теряется, то у вас ее нет. Уж это я вам заявляю со всей категоричностью, при всей даже мягкости характера. Такую «веру» и потерять не жалко.

Мы же присмотримся, какие добро¬детели воспитываются в семье, и без ка¬ких семья не существует.

***

Возьмем самопожертвование.

Звучит пафосно. Век наш — век по¬зорный. Все высокое обитает под плин¬тусом. Мы уже стыдимся сказать вы¬сокую фразу, и то ли еще будет? Но самопожертвование лежит в основе гражданского бытия, и Боже вас сохрани эту добродетель из-под ног у всех нас вы¬таскивать. Чтобы пожарному лезть в огонь, доктору дежурить ночами и священнику ночью ехать с Причастием к умирающе¬му, нужны не только и не столько мате¬риальные стимулы. В гробу я видал ваши стимулы, если я спать хочу, и нет в мире для меня ничего важнее моего собствен-ного отдыха. Ясно ли это вам? Чтобы я полез в огонь, или поехал к умирающе¬му, или побежал за вооруженным грабите¬лем, у меня внутри должна быть ирраци-ональная мотивация! Плевать на деньги! Никакого геройства, никаких мечтаний о будущей славе. Только властное требова¬ние совести не остаться в стороне, не дать злу восторжествовать. Откуда это берется? Смею предположить, из крови. Это имен¬но мамкина добродетель. Мама, она ведь даже если фактическая соплячка и мало¬летка, ощущает в себе могучие приливы волн материнства, и встает по ночам, и кормит грудью, хоть малыш соски истер¬зал и изжевал, и творит прочие незамет-ные подвиги, им же несть числа. Потому как душа проснулась, и совесть зовет, и жизнь изменилась изменением странным.

Я слыхал от людей не совсем старых, но давних, что отцы их не позволяли себе даже выпить стакан газировки, зная, что дома —дети, которым нужно принести еду. Матери шили, вязали, стирали, што¬пали. Рады были иметь пару соток земли, обработка которой влекла боль в пояс¬нице, но экономию в бюджете и наличие свежей морковки или петрушки на сто¬ле. А отцы появлялись дома только под вечер и ели молча при полной тишине, потому как кормилец пришел и тиши¬ны хочет. Так жили многие поколения и миллионы отдельных личностей. Сплош¬ной труд и подвиг, сплошное вылезание из кожи. Эта память о прошедшей жизни вошла в генетические хранилища многих людей по всему миру. Дерзну сказать, что это и есть жизнь. Да, мы не хотим так больше жить. Да, многие повесятся, если им придется пожить так хотя бы полго¬да. Но именно это и обличает нас. Имен¬но это и выдает в нас тех сыновей, что с удовольствием за считанные годы тра¬тят накопленные столетиями богатства, и слышать не хотят о том, как дорого эти богатства накапливались.

Я утверждаю, что семья — это шко¬ла самопожертвования. Где нет этого ка¬чества, семьи тоже нет. Есть обманчи¬вая видимость, готовая рассыпаться, как карточный домик, от пришествия беды, неожиданной и молниеносной. Отец не зря во времена незапамятные соединял в своем лице власть судебную, военную и жреческую. Он, из чресл которого про¬изошли все члены семейства, был готов умереть за всех в любую минуту, а зна¬чит, имел право убить любого, кто по¬сягал на безопасность и целость семьи. Таким должен быть игумен монасты¬ря. Не в плане готовности убивать, но в плане готовности за все отвечать и уме¬реть, если надо, за духовных детей. Та¬ким должен быть капитан корабля. Таким должен быть командир воинского под¬разделения, особенно, боевого, пропах¬шего порохом. Все эти качества берутся из глубин, из недр семейной жизни. И где она повреждена, где нет даже памяти о том, что быть должно под солнцем, там исчезают храбрые командиры, мудрые на¬чальники, прозорливые старцы.

***

Семья нуждается в трудолюбии, властно требует его наличия и, если его нет, воспитывает его. Причем, не важ¬но, кто из супругов зарабатывает боль¬ше. Нынешняя жизнь такова, что жен¬щине бывает легче найти работу, чем мужчине. Заводы могут остановиться, а необходимость в няньках, сиделках и до¬мохозяйках всегда остается. Кроме того, есть множество профессий, реализация в которых требует не столько физической силы, сколько смекалки, и одинаково до¬ступна как женщинам, так и мужчинам. В этих условиях от женщины требуется некая избыточная мудрость. Одно дело считать мужчину главным тогда, когда все основные виды работ — мужские, а у женщины нет даже гражданских прав. Так было очень долго и почти везде. По¬этому смерть кормильца была истинной катастрофой, бездетная старость — тоже, а вдовы и сироты — самыми несчастны¬ми людьми на земле. Сегодня это не так.

Наличие пенсий, оплачиваемых от¬пусков, пособий по безработице, до¬мов престарелых и прочие «привычные новшества» общественной жизни сня¬ли нравственную нагрузку с семьи. Эти блага можно смело назвать социальны¬ми плодами христианской цивилизации. Если это историческая победа, то очень хочется назвать ее «Пирровой». Семья ослабла, а личность выросла в осозна¬нии своих прав. Хорошо это или плохо, однозначно не скажешь. Большая часть гражданских свобод вскормлена идея¬ми христианства о достоинстве личности и равенстве людей. Но их практическая реализация нередко рвет живые связи с христианским мировоззрением и плавно переходит в открытое антихристианство, в бунт и греховное своеволие.

Итак, от женщины требуется избы¬точное женское чутье, чтобы не повто¬рять заезженные феминистские фразы, но продолжать считать мужа главным в семье, невзирая даже на невыгодную для мужа разницу в зарплатах. Муж бытийно, экзистенциально выше женщины, раньше и главнее ее. Добровольно скло¬ниться перед этой истиной означает ре¬ально приблизиться, если не к святости, то к идеально-правильному образу мыш¬ления. Семья иерархична. Всякому мужу глава — Христос, жене глава — муж. (1 Кор. 11:3). И мир вообще иерархичен. Если в нем сохраняется порядок, если весна и осень не меняются местами, а по утрам в магазины привозят свежий хлеб, то только потому, что не все в своей жиз¬ни человек успел разрушить и перепутать. Консерватизм семьи — главная скрепа Вселенной, главная опора ее порядка.

От женщины сегодня требуется тот же подвиг, что и от трех отроков в печи Вавилонской. Те исповедовали непоко¬лебимое доверие Богу и надежду на Него перед пастью раскаленной, для них рас¬каленной печи. И отроки не отреклись, не дрогнули, не предали. Бог прославил¬ся через них, и их души сохранились. И нужно понять, что это значит. Ведь от¬носительно легко верить в Бога при оби¬лии чудес, помощи, очевидных и неверо¬ятных побед над врагами, как это было, хотя бы, при путешествии по пусты¬не. Хотя и тогда были соскальзывания в идолопоклонство, отпадения в блуд, во¬енные поражения по причине греховных отступлений от Бога. А здесь, при всей немощи человеческой природы, перед лицом неминуемой смерти, при общена¬родном унижении от плена и оскверне¬ния святынь, молодые люди дерзают на исповедничество. По всему похоже, что Бог забыл их народ, или сильно на них прогневался и слушать молитвы не жела¬ет. В души многих евреев могла закрасть¬ся страшная мысль о том, что Мардук или Астарта сильнее, чем Бог Израилев. И вот здесь-то, при всей очевидной сла¬бости, вопреки всей окружающей обста¬новке, совершается подвиг веры и испо- ведничества.

А что же женщины? При чем тут они? При том, что им предстоит признать главным и старшим над собою не Герак¬ла и не Илью Муромца, а эмпирического мужичонку, нередко ленивого, чаще все¬го чуждого гениальности, обычного, то есть. Там, где такой подвиг веры и жен¬ской мудрости совершается, там именно и появляются настоящие мужчины. Там они встают со столетиями продавленных диванов, там их руки наливаются силой, а глаза начинают сверкать храбростью.

Сказанное означает, кроме всего прочего то, что семья это школа вос¬питания и перевоспитания. Женщина может испугаться и воскликнуть недо¬вольно: «Что это, мол, мне еще и мужа воспитывать?!» Но, дав себе труд раз¬мыслить критически, она поймет (долж¬на понять), что подобное влияние на жизнь — ее сила, а не обременительная добавочная нагрузка.

Есть старая дагестанская притча о том, как однажды молодежь в горном селе до-говорилась узнать, что лучше: выдать за¬муж хорошую девушку за плохого пар¬ня, или наоборот, плохую девушку — за хорошего парня. Нашли самого нику¬дышного дурачка и женили его на первой умнице, на работящей и целомудренной девушке. А затем женили первого джиги¬та, храбреца и красавца на последней ду¬рочке. Уж я не знаю, как они соглашались на такие неравные браки, но притча есть притча. Через год, а может чуть больше, стали очевидными плоды этих союзов. Тот незаметный человек, который женил¬ся на умнице, постепенно поумнел. Он не встревал в глупые конфликты, стал все чаще высказывать глубокие мысли, хоро¬шо вел хозяйство, и к его мнению стали прислушиваться в селе. Во втором случае все было с точностью до наоборот. Джи¬гит поблек и выцвел, стал похож со вре¬менем на свою дурочку, от былой удали и ума осталось совсем немного. Я глубоко согласен со смыслом этой притчи и под¬тверждаю, что женщина обладает огром-ным запасом внутренних сил, которыми она сама может пользоваться весьма огра-ниченно и которые она обязана направ¬лять на нравственное воспитание мужа и детей. Приходилось даже слышать об одном епископе, который просил канди¬датов на священство приходить к нему на беседу вместе с молодыми матушками. В случае, если в жене будущего священни¬ка угадывалась натура цельная, твердая и простая, владыка рукополагал ставленни¬ка, пусть даже тот был «слабоват». Если же сам ставленник был умен и энергичен, но в жене его заметен был нравственный изъян (кокетливость, болтливость, несе¬рьезность) рукоположение откладывалось на неопределенный срок. Снимаю шля¬пу и склоняю голову перед памятью вла-дыки, поскольку образ его поведения от¬крывает в нем редкий ум и знание жизни.

***

Женщины частенько считают, что Церковь их «гнобит» и унижает. Ради разрушения этого вредного стереотипа я согласен продолжить свою похвальную речь женщине. Она, женщина, есть су¬щество религиозно гениальное. Мужчине Бог нужен часто, как философская идея, как способ осмысления действительно¬сти. Женщина так далеко умом не вни¬кает, или вникает, но реже. Она верит «утробой», нутром, то есть, и ей, навер¬ное, понятнее, чем мужчине, слова пяти¬десятого псалма: дух прав обнови во утробе моей (Пс. 50:12). Ее волнуют большей ча¬стью вопросы бытийные и осязаемые. Это плод того, что женщина существует ради материнства и связанных с ним до¬бродетелей. Она, по слову Розанова, и в мир родилась «животом вперед», ради чадородия, то бишь.

Люди, ложно возвышенные, эдакие спиритуалисты разных разливов, склонны презирать подобные качества и над ними смеяться. Но я смеяться над этой зем¬ной и сыромятной правдой не намерен. Кроме того, знаю, что и Церковь сегодня немало утешается от женских добродете¬лей. При нашем явном лентяйстве в об-ласти миссии, миссионерские труды за пределами Родины, сами того не желая, несут наши женщины. В поисках dolce vita тысячи Даш, Маш и Наташ повыхо¬дили замуж за Махмудов, Диего и Робер¬тов. Теперь, когда родились на чужбине от отцов-иностранцев дети, в славянских душах властно зазвучала тоска по Родине и тоска по Богу. Наши сестрицы, не от¬личаясь особой религиозностью дома, на чужбине отыскали православные прихо¬ды, крестили там детей и составляют не-редко костяк церковной общины. Они и мужей нередко приводят в Церковь, во- церковляют их, венчаются с ними. Это явление массовое, вряд ли уступающее по масштабам протестантской проповеди. Только это явление смиренное, как само Православие, утаившееся в быту и оттого не осмысленное. Да, братья. Да, господа. Наши зарубежные приходы в значитель¬ной части живут и действуют благодаря проснувшейся в эмиграции религиозно¬сти наших женщин. Именно женщин, а не мужчин, поскольку последние верят иначе — головой, а голова то занята про-блемами, то от перепою болит.

Так было и в минувшую эпоху, ког¬да бытие Церкви продолжилось благо¬даря старушечьим молитвам. Именно на этих сгорбленных старушечьих плечах Церковь переплыла из штормовой эпохи гонений в благостный штиль возрожде¬ния. Мужики гибли на фронтах и в лаге¬рях, лезли то в космос, то в партию, спи¬вались массово, а бабушки продолжали молиться. Гляньте на скорбные снимки официальной церковной хроники совет¬ских лет. Владыка на кафедре, а кто во¬круг? В основном — женщины преклон¬ных лет. Нужно склонить голову перед этой правдой жизни, перед этой неистре¬бимой русской религиозностью, нашед¬шей для себя укромное убежище в бедо¬вой бабской душе, чуждой рафинирован¬ного образования.

***

Вот с мужиками беда. Мало того, что их и в лучшие времена не хватало. Мало того, что «на десять девчонок по стати¬стике — девять ребят». Так один из этих девяти норовит стать гомосексуалистом, а остальные, пока мама жива, о женить¬бе и думать не хотят. А зачем? Половая жизнь у нас начинается рано и продол¬жается бурно. Женитьба, при таком рас¬кладе, выглядит лишними обязанностя¬ми без расширения прав. Удовольствия доступны. Обязанностей боимся. Что может быть хуже?

А девочки, если они православные, хотят себе мужа только единоверного. Где его взять, я вас спрашиваю, если муж¬чин и так на всех не хватает, а правосла¬вие остается все еще в численном мень¬шинстве? Это очень острая проблема, и у меня на нее взгляд спорный. Со мной ие согласны многие представители духовен¬ства, но остаюсь при своих мыслях, ко¬торые и собираюсь изложить вкратце.

Православие мы исповедуем пло¬хо. Это означает, что православность мужа вовсе не гарантирует его трез¬вости, верности и работоспособности. Есть святоши, согласные жить в браке только по монастырскому уставу. Есть лодыри, прикрывающие свою паразит- скую жизненную позицию цитатами из Писания о главенстве мужа в семье. Есть множество людей тяжко страдаю¬щих от пьянства и заставляющих стра¬дать с собой всех остальных членов се¬мьи. Есть еще много других патологий, никак не желающих исправляться от одного только факта принадлежности человека к Православной Церкви.

Жажда семейной жизни — есть дело природы человеческой. В женщине эта жажда сильней, чем в мужчине. Поэтому я считаю, что если мужчина не пьет, не лезет под юбку даме в первый час свида¬ния, имеет в руках профессию и способен содержать семью, то это — сокровище. Если же он хочет детей и не будет совать деньги на аборт в случае незапланирован¬ной беременности; если он позволит вам ходить в храм, хотя сам еще не дошел до первой исповеди; если он неприхотлив, серьезен и говорит меньше, чем делает, то это подлинное сокровище. Не упускай¬те его. Это настоящий мужчина. Право¬славным вы его сделать еще успеете, если Бог даст. Сказано ведь: почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? (Кор. 7:16). Да и не уезжали бы наши женщины массово за границу, выходя замуж за кого попало, если бы настоящий мужик на Родине не грозил превратиться в редкость.

Возникает попутно вопрос великой важности —как мужа к вере привести? И нужно помолчать минутку, чтобы с си¬лами собраться. Это вопрос не простой. От правильного ответа на него многое в жизни может измениться.

***

Внутри семьи проповедовать и лег¬че, и тяжелее одновременно. Внутри се¬мьи человек не может спрятаться, его внутренний мир обнаруживается перед всеми, и главный фактор распростране¬ния веры в такой ситуации —это лич¬ный пример. Причем не однократный, а постоянный. Пример, как образ жиз¬ни. Хочешь привести домашних в веру, придется оправдывать веру каждый день. С одной стороны объект воздействия (муж, сын, дочь) — под боком. С дру¬гой — оправдать веру повседневной жиз¬нью — задача не из простых.

Итак, первое. Говорить в семье мно¬го не надо, поскольку не в словах дело. Женщина, так та тем более должна упражняться в молчании о вере и гово¬рить, только если спросят. Мать бла¬женного Августина, мать Григория Богослова сумели вымолить у Бога сы¬новей. Таких примеров много. Другое дело, что задача эта выполняется дол¬гими годами, а мы отравлены спешкой. «Английский за две недели», «раскры¬тие тайных сил организма за три сеан¬са» — это наш современный подход к решению проблем.

Добродетель красива. Добродетель не может остаться непроявленной и неза-меченной. Язычники древности, как нам доносит предание, не стыдились вос-хищаться христианскими женщинами. Особенностей вероучения они не пони¬мали и не принимали. Но скромность, верность, доброту и великодушие они не могли не заметить.

Иногда женщине Бог дает краткое слово, стоящее дороже многих книг. Этим одним словом женщина совершает чудо, но ему предшествует непременное мно-голетнее пребывание в тени и скромное молчание. Так Ефрем Сирин смирился, когда сделал замечание женщине, в упор глядевшей на него. «Я — жена, и на мужа смотрю, как от мужа взятая. А ты — муж, смотри в землю, ибо от нее взят», — ска-зала в ответ женщина. Вряд ли это был заготовленный заранее ответ. Так одна молодая женщина в ответ на вопрос сво¬его мужа-мусульманина, зачем она так часто ходит в храм, сказала: «Меня там учат любить тебя и быть тебе верной». Муж больше не спрашивал ее о причи¬нах посещения церкви.

Получается, что длинных слов не нуж¬но. Кажется, мир давно устал от длин¬ных слов и не склонен им доверять. Вот чего в мире действительно не хватает, так это здорового и подлинного духовного опыта и слов, рожденных этим опы¬том. Нами должно руководить искреннее желание дать славу Богу, дать Ему место в нашей жизни. Не себя, но Его просла¬вить, иными словами. Митрополит Антоний Сурожский сравнивал истинное слово о Боге с солнечным светом, вли¬вающимся в комнату через чистое стек¬ло. Тогда стекла не видно, его как бы нет. Есть только свет. Грязное же стекло очень даже видно. Свет тоже вливается в помещение, но стекло нельзя не заме¬тить. Желая поделиться радостью о Го¬споде с домочадцами, мы должны стремиться делать это так, чтобы нас самих было как можно меньше заметно. Так нужно, собственно, поступать всегда. Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу. (Пс. 113:9).

***

Тот, кто не хочет развиваться, обре¬чен на деградацию. Действие этого закона универсально. Семейной жизни он тоже касается. Не имея положительных целей, мы потеряем вначале смысл, а затем же¬лание жить. Отсюда растут ноги у блу¬да, наркомании, пьянства и прочих видов медленного самоубийства. Положитель¬ной же целью является стремление и же¬лание угодить Богу, стать вначале Его слугой, а потом — Его храмом и украшенным жилищем. К этой цели можно стремиться, находясь в браке и неся на себе, по слову Григория Богослова, тяжелые цепи вещества. Живя в браке, на столп не взойдешь, ночи на молитве простаивать не будешь, но терпению и незлобию будешь учить¬ся непрестанно. Еще будешь учиться ми-лостыне и состраданию. Будешь все чаще думать о ком-то и все меньше — о себе. Ты будешь нуждаться в мужестве, рас¬судительности, бережливости и еще сот¬нях свойств и качеств, которые на языке монахов называются добродетелями.

Собственно, это и есть главная цель этих строк — дать понять, что возмож¬ность нравственного совершенства не закрыта для семейного человека. Более того, нравственное совершенство вменя¬ется ему в обязанность.

***

Были эпохи мученичества и испо- ведничества. Были эпохи культурно¬го созидания. Были эпохи монашеского чудотворного жития. Были эпохи мис-сионерских усилий и путешествий. Все это осталось, хотя не все одинаково и не везде. Но добавилось еще одно: эпоха борьбы за семью, как последний- оплот борьбы за человека. Если эти баррикады разрушит враг, не будет ни монашества, ни миссионерства, ни культурного со¬зидания. Такой мне представляется дей-ствительность.

Все святые, молите Бога о нас!

Сопротивляться организованному греху так же трудно, как не приплясывать в гуще карнавального шествия.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ВРАГ

Вооружиться мыслью

Начинаемый разговор не просто труден, он тяжек. В одной из молитв, содержащихся в Требнике, священник просит Бога о милости к людям, «плоть носящим и в мире живущим». Мы именно таковы: носим плоть и живем в мире. Мы не победили страсти, но страсти до сих пор коман¬дуют нами. Мы не вышли из мира и не преобразили мир, но мир вертит нами туда и сюда, на¬лагает оковы обычаев и привычек, грозит насмешкой или даже гонениями в случае неповиновения. Но будет совсем плохо, если мы замолчим от усталости или от ложного смирения. Будет совсем плохо, если грех не будет обличен, а христиане перестанут непрестанно приносить Богу жертву хвалы, то есть плод уст, прослав¬ляющих имя Его (Евр. 13:15).

Поэтому, имея тот же дух веры, как написано: «я веровал и потому говорил», и мы веруем, потому и говорим (2 Кор. 4:13). Говорить же хотим о блуде — не про¬сто как о нарушении седьмой заповеди, но как о сложно выстроенной системе, убийственно действующей на веру.

Языческие культы древности были неразрывны с культовым развратом. Гнев Божий, озвученный пророками, был на¬правлен на этот двойной разврат: разврат ума в отпадении от Бога и разврат плоти в служении ложным богам — по сути, бе-сам. Ложная вера — это корень зла в по¬нимании ветхозаветных праведников, а злое и неистовое поведение — плоды от этого корня.

В наше время возможен обратный процесс. Раньше зловерие рождало раз¬врат. Сегодня стоит ожидать, что из недр бытового и массового разврата на свет вы-ползет какой-нибудь культ, восставшая из пепла языческая практика. Собствен¬но, почему из пепла? В бесчисленных храмах Индии ежедневно на фалличе¬ские изваяния, в строгом соответствии с ритуалом, в положенные часы возлива¬ют топленое молоко, масло, йогурт, сы¬плют лепестки цветов, надевают венки и гирлянды.

В христианском мире блуд — это блуд. Он есть, но он назван по имени. За пределами христианского мировоззрения блуд — это таинство. О сексе нынче при-нято говорить так много и с таким се¬рьезным видом, что скоро тема «нижней чакры» будет предваряться зажиганием ароматических палочек. Да и сегодня уже трудно найти журнал, в котором между статьей о масках для кожи лица и замет¬кой о размещении полочек в ванной не нашлось бы статьи «про это».

Какой-нибудь культ вокруг блуда, как воздух, нужен тем, кто не мыслит жиз¬ни без блуда. Культ дает иллюзию значи¬тельности, серьезности, таинственности. Он развратника превращает в «жреца». Много ли нужно одномерному челове¬ку, чтобы ощутить восторг приобщения к «тысячелетним традициям»? Несколько иностранных слов (типа «кундалини», «лингам» и «йони»), несколько экскур¬сов в мифологию — и человек на долгие годы обеспечен мнением, что он не про¬сто нарушитель заповедей, а адепт древ¬них практик.

***

Читая историю Ветхого Завета, не устаешь удивляться, почему евреи не вы¬рубали до конца эти «священные рощи», за которые на них так гневался Господь? Почему вплоть до самого вавилонско¬го плена их борьба с идолопоклонством была, в лучшем случае, половинчатой? Такие недоумения продолжаются до тех пор, пока не посмотришь на дело изну¬три. Язычество вовлекало в похоть, драз¬нило, разжигало. Оно проникало внутрь чрева, как запретное лакомство. Грех овладевал сердцем, и выгнать его вон было тяжелее, чем отбить у врага захва¬ченный им город.

И было ко мне слово Господне: сын чело¬веческий! Сии люди допустили идолов сво¬их в сердце свое и поставили соблазн не¬честия своего перед лицем своим: могу ли Я отвечать им? (Иез. 14:3).

Идол блуда, стоящий во святилище сердца, — вот диагноз, страшный и прав¬дивый. Не так страшно то, что язычни¬ки, захватывая святой город, врывались в Храм и ставили мерзостных истуканов в священных притворах. По-настоящему страшно то, что идол блуда проникает в самую глубину сердца и оскверняет мо¬литву, и делает ненастоящим покаяние, и затаивается на самой глубине человече¬ской души, ожидая удобного часа, чтобы заявить о своих правах на человека.

Ветхий Завет можно прочесть под этим углом зрения: многочисленные отпадения Израиля от Бога по причине крайней со¬блазнительности идолопоклонства. Есть блуд, а есть дух блуда (Ос. 4:12). Этот дух уводит человека от Бога: блудодействуя, они отступили от Бога своего (Ос. 4:12). Пророк Осия, сказавший эти слова, имел свой особый опыт постижения их глуби¬ны и боли. Ему Бог повелел взять в жены блудницу. Исполнив это, пророк узнал, какую нравственную муку приносит неверность, какую муку приносит Богу неверность Его людей. Отпадение от Го-спода уподоблено супружеской измене, более того, многократным, непрекраща- ющимся изменам. Эта сцепка действует и в обратном направлении, то есть рас-путная жизнь приводит к забвению Бога, к измене Ему. Об этом Осия тоже гово¬рит: Дела их не допускают их обратиться к Богу своему, ибо дух блуда внутри них, и Господа они не познали (Ос. 5:4). «Дух блу¬да». Запомним это словосочетание.

Пророки упрекали израильтян в том, что те кланялись дереву, вопроша¬ли жезл, бездушному металлу говори¬ли: «Ты — отец наш». Но эти обличения были борьбой, происходящей на поверх¬ности. Наивен тот, кто думает, что ев¬рея в древности хлебом не корми, дай лишь преклонить колени перед языче¬ской статуей. Не таким простым было (и остается) язычество. Не одни запреты нужны, чтобы языческие соблазны пре¬одолеть. Истинная борьба происходит в глубине — там, где заканчиваются рацио¬нальные доводы и дух противостоит духу, сила — силе, а чудо — чуду.

Моисей перед лицом фараона совер¬шал необычные вещи: превращал жезл в змею, наводнял жабами землю египет¬скую. До некоторого времени и волхвы Египетские сделали то же своими чарами (Исх. 7:11). Сила египтян истощилась, когда персть земная сделалась мошками (Исх. 8:17). Далее действовал Моисей, а египтяне терпели. Подобным образом Илия не ограничивался доводами рас¬судка и напоминанием заповедей Закона. Он вызвал жрецов Ваала на состязание в чуде, при котором проигравшую сторону ждала неминуемая смерть! Это были точ¬ки крайнего напряжения в ветхозаветной истории. Именно эти двое — Моисей и Илия — явились преобразившемуся Хри¬сту на Фаворе, Христу, принесшему в мир нравственные требования неподра¬жаемой высоты. Эти двое были ближе всех ко Христу, живя до Его пришествия. Они говорили и действовали с силой и властью, подобно тому, как впослед¬ствии действовал и говорил Сам вопло¬тившийся Господь.

Итак, дух должен победить дух. Дух целомудрия и праведности должен одер¬жать победу над духом блуда и нече¬стия. К этой мысли нам придется воз¬вращаться неоднократно и в жизни, и в печатном слове. В молитве Ефрема Си¬рина, которая, если не по великопост¬ному богослужению, то хотя бы по пуш¬кинскому поэтическому переложению должна быть известна многим, тоже об этом говорится. «Дух праздности, уны¬ния, любоначалия, празднословия не дай мне» — с одной стороны. «Дух же це¬ломудрия, смиренномудрия, терпения, любви даруй мне» — с другой. И там, и там — просьба о духе.

То же противостояние разных «духов¬ных практик» можно наблюдать на всем пространстве священной истории.

***

Вот слова Иеремии: Дети собирают дрова, а отцы разводят огонь, и женщины месят тесто, чтобы делать пирожки для богини неба и совершать возлияния иным богам, чтобы огорчать Меня (Иер. 7:18). Здесь видно, что греховный образ жиз¬ни вовлекает в свою деятельность всех: и отцов, и детей, и женщин. Но, мож¬но увидеть и то, что церемония имеет эротический характер. Текст намеренно скуп. Во-первых, все знали, о чем идет речь. Во-вторых, не стоит соблазнять не¬сведущих. В наше время гей-парадов и легальной порнографии последний аргу¬мент не работает. Эротичность праздно¬вания в данном отрывке заключается в том, что пирожки лепились в виде жен¬ских половых органов. И сам праздник, посвященный Астарте, заканчивался ор¬гиями. Эта сторона языческой действи¬тельности неплохо изучена и подробно описана. Все это было не просто стыд¬ливым развратом, боящимся солнечного света, а мощным потоком различных ри¬туальных действий, где были стонущие флейты, ритмичные удары в бубны, со¬вокупления, и жертвоприношения. Дей¬ствия совершались не то что без стыда, а с гордостью. Честный коммунист с мень¬шей радостью ходил на первомайскую демонстрацию, чем тогдашние женщи-ны на регулярную сексуальную повин¬ность в храм богини.

Сопротивляться организованному греху так же трудно, как трудно не при-плясывать, оказавшись в гуще карнаваль¬ного шествия. Повторю в который раз: не истуканы соблазняли евреев, а дух блуда вводил их в заблуждение. Собственно, тот же дух, который вводит в заблуждение и нас с вами. Слава Богу, что живем мы в те времена, когда нравственность наше¬го общества вопреки всем лихолетьям все еще не утратила мощного запаса прочно¬сти, вложенного в нее Евангелием.

Или вот еще картинка. Бог, в виде¬нии, взяв пророка за волосы, переносит его в Иерусалим, чтобы он увидел мерзо¬сти, за которые дом Иудин будет наказан (см. Иез. 8). Пророк видит идолов, видит старейшин Израиля, стоящих с кадиль¬ницами в руках перед изображениями пресмыкающихся и нечистых животных. Видит женщин, плачущих по Таммузе у входа во врата дома Господня. Рас¬сказ идет по нарастающей. Вид плачу¬щих женщин — предпоследняя мерзость. Последняя мерзость — это люди, стоя¬щие спиной к Храму и молящиеся солн¬цу. Чем же страшен этот женский плач?

Для ответа нужна справочная лите¬ратура. Она расскажет нам о том, что Таммуз, или Фаммуз, есть мифологиче¬ский персонаж, юный любовник Иштар (Астарты). Ему случилось умереть и сой¬ти в царство мертвых, отчего Иштар пре¬далась безграничной печали. Земля не рождала и люди не зачинали из-за печа¬ли богини. Затем она спускалась за воз¬любленным и воскрешала его, а в память об этом наступали торжества любви и ве¬селья — языческого веселья и соответ¬ствующей любви.

За фасадом этой трогательной исто¬рии была все та же храмовая проституция, пляски изнеженных мужчин с выбритыми бровями, слезы, переходящие под вечер в буйство и т.д. Все это было известно евреям еще по временам жизни в Егип¬те, поскольку история Фаммуза и Астар¬ты совпадала с историей Осириса и Исиды. Этот сюжет вообще можно назвать бродячим, настолько часто он встречается в различных культурах. Все это не пере¬ставало владеть сердцами людей, которых Бог приблизил к Себе, хотя география их жизни и имена идолов многократно ме-нялись. Дух блуда не менялся, и этот дух вновь и вновь уводил людей от Бога.

Сами «священные рощи», которые рубили - рубили, но до конца не выруби¬ли, есть по названию не что иное, как эв¬фемизм. Буквально, это ритуальные вы¬соты, на которых могли стоять фалличе¬ские символы и росли деревья, о которых Осия говорил: Хороша от них тень; поэто¬му любодействуют дочери ваши и прелюбо¬действуют невестки ваши (Ос. 4:13).

Временами речь пророков доходит до гневного натурализма, и становит¬ся понятным, почему до совершенно¬летия некоторые книги Писания читать было нельзя: Иона умножала блудодеяния свои, вспоминая дни молодости своей, ког¬да блудила в земле Египетской; и пристра¬стилась к любовникам своим, у которых плоть —плоть ослиная, и похоть, как у жеребцов. Так ты вспомнила распутство молодости твоей, когда Египтяне жали сосцы твои из-за девственных грудей тво¬их (Иез. 23:19—21).

Все это — не обвинительные ста¬тьи по приговору евреям в некоем осо¬бенном разврате. Все это — приговор че¬ловечеству, которое ходит по кругу, как вьючное животное, вращающее жернов, и повторяет одни и те же грехи. Вопрос в том, как бороться с похотями? Как про¬тивостоять развращению? Какую куль¬турную альтернативу противопоставить комфортной и технологичной культуре нового Содома?

***

Есть эпохи, которые на человека на¬лагают множество внешних ограниче¬ний. Нутро остается неисцеленным, но пружина сжимается. Тогда стоит снять внешние ограничители — и пружина распрямится с огромной силой. Насту¬пит период вседозволенности и мнимой свободы. Психопаты, чей внутренний мир был завязан в узел, «развязывают¬ся» и реализуют свои мечты. Но здоровей от этого не становятся. Раскрепощен¬ность — такая же патология, отврати¬тельная по проявлениям, взывающая об ограничении ко всему тому здоровому, что осталось в человеке.

Все разрешить и все запретить — это попеременное ошпаривание и заморажи-вание больной человеческой природы, это пытка, ведущая к смерти. Человека нужно исцелять, а не облагать запретами или раскрепощать до края.

Если блуд кем-то побеждается, то только в результате войны, причем войны жестокой. Война же не начинает¬ся просто так. Нужна ясная цель, нуж¬на ощутимая необходимость: либо ты, либо тебя. Либо грех до конца опозорит и уничтожит тебя, либо ты уничтожишь его, лишив власти над собой. Все это ста¬новится возможным только при наличии веры, при живом ощущении того, что су¬ществует жизнь иная и что она, в отли¬чие от этой жизни, вечна.

Если бы блуд побеждался без вой¬ны, Писание не похвалило бы Финееса. О нем говорится в 25-й главе Книги Чи¬сел. Финеес пронзил копьем двух блу¬дящих людей: еврея и мадианитянку. Почему это убийство было угодно Богу, поймем из контекста.

Путешествие еврейского народа было тяжелым не только из-за суровости пу-стыни. Им также препятствовали ответ¬ные народы. Путешествовать приходилось так, как впоследствии, после возвраще¬ния из плена, приходилось восстанавли¬вать Храм: не выпуская из рук оружия. При этом было замечено и евреями, и их врагами, что грех обессиливает израиль¬тян и, что главное, превращает Бога из Помощника — в Мстителя за грех. Поэто¬му воевать старались с евреями хитро: не столько оружием, сколько соблазнами, из которых блуд — самый эффективный:

Дочери мадиамские были соблаз¬нительны и нарочито доступны. К ним в палатки входили евреи ради удоволь¬ствия, но Бог платил им за это различны¬ми казнями. Народ не вразумлялся. Про¬должающаяся череда блуда и наказаний грозила полным истреблением. Тогда Финеес, воспылав ревностью о Боге, во¬шел в одну из таких «кущей любви» и убил обоих: еврея и иноплеменницу. За это Бог пообещал не отнимать от его по¬томков священство в роды родов, а он был внук Аарона.

Все это было бы далекой историей, не касающейся нас непосредственно, если бы не был прав Павел: Все, что пи¬сано было прежде, написано нам в настав¬ление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду (Рим. 15:4). История Исхода яркими красками жи¬вописует выход человека из рабства ди- аволу. Египет — страна угнетения, ана¬лог той страны, в которой блудный сын пас свиней, желая насытиться их, сви¬ной, пищей. Водная преграда — Креще¬ние. В его водах тонет преследователь, но сам крещаемый выходит из воды живым. Далее — длинный путь, полный опасно¬стей, питание манной, этим прообразом Небесного Хлеба — Евхаристии, и мно¬жество священных событий, чей смысл раскрывается лишь в Новом Завете. Так медный змей прообразовывал Христово распятие, и Моисей, молившийся при битве с Амаликом, простирая руки кре¬стообразно, тоже прообразовывал Крест. И вода, потекшая из скалы, и процвет¬ший жезл Аарона —все это оттуда, из истории Исхода. Все это —о Христе, и, значит, касается нас.

Победное шествие евреев, как мы уже вспомнили, останавливали не столько мечом, сколько блудом. Зна¬чит, и наше продвижение к назначен¬ной цели, к Небесному Царству, будут стараться остановить тем же способом. Лукавый умеет извлекать свои выво¬ды из истории. Он продолжает действо¬вать проверенным методом, видя, сколь великой поражающей мощью облада¬ет его оружие. Апостол Павел видел не¬обходимость связывать в сознании веру¬ющих людей события древности, видел необходимость представлять описанное в Книге как текст, написанный о нас са¬мих, а не просто о ком-то далеком. Это были образы для нас, чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похот¬ливы. Не будьте также идолопоклонника¬ми, как некоторые из них, о которых на¬писано: «народ сел есть и пить, и встал играть». Не станем блудодействовать, как некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три тысячи. (1 Кор. 10:6—8).

Нам нужна ревность Финееса, рев¬ность, обращенная не на кого-то блу¬дящего, но на себя соблазняющегося.

Ревность должна выражаться не в посяга¬тельстве на самоубийство, а в готовности бороться с грехом даже до крови. Ивос- стал Финеес и произвел суд, — и останови¬лась язва. И это вменено ему в праведность в роды и роды во веки (Пс. 105:30,31). Го¬ворят, Арсений Каппадокийский цело¬вал страницу Псалтири, когда доходил до указанных слов.

Собственно, и евангельский голос Христа тоже зовет нас на борьбу беском-промиссную, которая чревата страдани¬ем: Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов тво¬их, а не все тело твое было ввержено в ге¬енну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо луч¬ше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну (Мф. 5:29,30). Эта борьба была бы ненужной и бессмысленной, если бы спасение не требовало труда, если бы со¬блазны не препятствовали вере:

Добавим лишь, что не к членовреди¬тельству, но к тяжелой борьбе призыва¬ет Своего ученика Господь. Там, где нет борьбы, нет и победы. Но есть там скры¬тое рабство, тем более опасное, чем бо¬лее оно завуалировано.

***

Перечисляя общие для безблагодат- ного человечества болезни, апостол Петр говорит: Довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой, предаваясь нечистотам, похотям (му¬желожству, скотоложству, помыслам), пьянству, излишеству в пище и питии и нелепому идолослужению (1 Пет. 4:3). Все составные части налицо. Чревоугодие и пьянство разжигают плоть, идолослуже- ние легитимизирует разврат, придает ему вид «традиции» и связывает с мировоз-зрением. Скотоложство и содомия — в свою очередь, на своем месте. Но обра¬тим внимание на помыслы, Блуд, оказы¬вается, живет не в плоти, а в голове. Точ¬нее, в голове и в сердце — именно там, где зачинаются и вынашиваются мысли, затем превращающиеся в поступки.

Нам может казаться раз и навсегда выясненным вопрос о том, кто кого ведет в грех: плоть тянет за собой душу. Чего тут еще не ясно? Плоть тяжела, смер¬тна, привязана к миру. Она —темница души, она —гири, препятствующие по¬лету. Примерно так мыслили античные греки. Так же мыслили гностики — «при¬емные дети» античных греков. Но ни те, ни другие от разврата не убежали. Более того, и те, и другие разврат оправдали, встроили в свое мировоззрение, облекли извращения в ризы высокоумия. Значит, не все так просто.

Человек не ограничен инстинктами. Он умен и свободен. Именно поэтому его грехи так страшны и превосходят жестокость и похотливость животно¬го мира. Еда и размножение животных не покидают законных границ инстин¬кта. Это не кровожадность и не разврат, которые столь часто встречаются в мире людей. Человек не может быть просто животным. Даже напрочь отказавшись от стремления к Богу, человек не будет животным. Он обречен быть или хуже животных — в случае отказа от Боже¬ственного призвания, или лучше, выше животных — в случае исполнения Боже¬ственного замысла. Непреложны дары Бога. Свободу и ум Он от нас не отни¬мает. И от того, как человек использует ум и свободу, зависит его жизнь здесь и в вечности.

«Умный труд» — такое словосочета¬ние наверняка встречалось людям, зна¬комым с аскетической письменностью. Умный труд — это бодрствование, внима¬ние, молитвенное призывание Бога. Без этих сложных внутренних усилий грехи не преодолеваются и не побеждаются. В том числе и грехи плоти.

Развращенный ум гораздо чаще тя¬нет послушную плоть на блуд, чем раз-горяченная плоть ослепляет разум. Там, где случилось единократное падение, там ум сдался влечению плоти, и еще раньше — напору помыслов. Вслед за падением следуют слезы, исповедь, пока¬янная печаль. Но там, где грех стал нор¬мой, там, где грех одет в высокоумие, там душа непрестанно развращает покорную плоть и придумывает для совести оправ¬дания. Возможно, это те самые глубины сатанинские, о которых говорит Апока¬липсис (Откр. 2:24).

Мария Египетская считала удоволь¬ствия плоти истинным смыслом жизни и грешила не тайком, а оифыто и «по со¬вести». Именно в области ума она и пе-ретерпела самую острую муку, поскольку плоть ее высохла за год, а с помыслами она боролась, как с дикими зверями* семнадцать лет и без перерыва. Борь¬ба с помыслами тяжелее борьбы с пло¬тью. Это знали и язычники, рекшие, что раны души врачуются медленнее и тяже¬лее, нежели раны плоти. Твоё тело из¬мождено, твой язык прилип к гортани. Твое дыхание смрадно от неядения, но ты все еще воспаляешься похотью. Не только когда видишь что-либо соблазни¬тельное, но и тогда, когда удаляешься от всех и от всего. Это потому, что похоть живет не в почках, не в селезенке, не в семенниках, но в уме, по преимуществу. Оттуда царская власть ума распространя¬ется на подвластное тело, и весь человек согрешает. Вся соль в уме.

Поэтому идейный развратитель опас¬нее того, кто открыто посягает на честь. В последнем случае на стороне жерт¬вы-совесть, стыд и гражданские зако¬ны. Если же позволить шепоту рассужда¬ющего о жизни «мудреца» проникнуть в сознание неокрепшего человека, если этот шепот оправдает грех и разрисует его яркими красками, то человек сам ри¬нется в омут, и никто его не удержит.

Набоков ничем не был похож на раз¬вратителя миллионов. Когда, уже будучи стариком, он регулярно выходил на про¬гулки с шахматной доской под мышкой или с сачком для ловли бабочек в руках, в нем трудно было разглядеть разруши¬теля традиций и тонкого совратителя. Милый старик, изрядно образованный, преданный невинным удовольствиям... И тени изнасилованных нимфеток не стояли у него перед глазами, как «маль¬чики кровавые» у другого известного персонажа. Но эти обманутые и иска¬леченные девочки были, их было мно¬го, поскольку одно дело — блуднику пу¬скать слюни, глядя на ребенка, а дру¬гое — узнать себя в персонаже извест¬ного произведения. Только Страшный Суд низвергнет с пьедесталов ложных героев, которым сегодня по неразумию поклоняются люди, лишенные ума, но обладающие рассудком. Только Страш¬ный Суд даст правильную оценку тру¬дам человеческим вообще, и интеллек¬туальным в особенности.

Блуд не приходит один. Как ни стран¬но, он приходит в обнимку с убийством. Это невероятно, но факт. С одной сто¬роны — сладость и замирание дыхания, а с другой — кровь и буйство кровопроли¬тия. Возможно ли это? Да и сто раз да. История царя Давида должна убедить нас в этом (читайте в Книгах Царств историю грехопадения этого царя и пророка).

Как винные пары застилают разум упившегося человека, так и парение по¬хоти действует на ум. Вся история чело¬вечества, а не только случай с Давидом, тому доказательство. Желание запрет¬ных удовольствий, блуд совершивший¬ся, убийство свидетелей, ревность, аборт как убийство прелюбодейного плода и многое, многое другое. Кровь следует за блудно разлитым семенем.

По ветхому закону равно нечистыми считались как женщина в период месяч¬ного очищения, так и мужчина, имев¬ший истечение семени. Кровь и семя здесь равно виновны в ритуальной че¬ловеческой нечистоте. Виновны не они сами по себе, но виновен человек, имею¬щий истечение. Во всем этом есть глуби¬на и иносказание.

В крови — душа, но сама кровь — в се¬мени. От семени зачинается человек, чья кровь будет в душе. Семя выше крови. Не зря Церковь на протяжении долгих столе¬тий подчеркивает Христово безсеменное зачатие и Рождество. От Духа Свята и Ма¬рии Девы родился Христос. Но это уни¬кальное рождение без семени мужа лишь подчеркивает важность правильного от¬ношения к жизни пола у людей простых, но в Бога верующих.

Семя нельзя изливать как попало, с кем попало и куда попало. Прелюбо¬дейное излитие семени есть тайный вид кровопролития, вернее — залог будущих кровопролитий.

Если некая культура узаконит разврат, то тем самым она узаконит человеческие жертвоприношения. Это — неизбежный закон, рожденный внутренней логикой. Раз ты блудишь открыто и ритуально во славу своих «богов», то ты будешь лить чью-то кровь, открыто и ритуально, во славу тех же «богов». Если же ты блудишь тайно, но неистово, ты тоже будешь про¬ливать кровь, так же тайно, и так же пре¬ступно. Например, через аборты.

Зверствам Гитлера, неправдоподобно¬му бесчеловечию его «фабрик смерти» мы ужасаемся. Но сами создаем или молча соглашаемся с уже созданными «фабри-ками смерти» для неродившихся младен¬цев, соглашаемся безо всякого ужаса, с полным бесчувствием. Это — культ Мо¬лоха в его новейшем варианте.

Мы не висим в воздухе. Мы твердо сто¬им на почве, хранящей следы прожитых столетий. Половой вопрос всегда сопрово¬ждал масштабные процессы переустрой-ства жизни. Часто было так: разнуздать, чтобы взнуздать. Сначала — теории обоб-ществления женщин и детей: «Стакан воды», «Любовь пчел трудовых» (книга товарища Александры Коллонтай). Сна¬чала ниспровержение буржуазной мо¬рали, то есть доведение до логического конца «передовых» идей самой буржуа¬зии. Например, революционно мыслящие ученые Советской России пытались экс-периментально доказать правоту предпо¬ложения о происхождении человека от обезьяны. Для этого молодые доброволь¬цы обоих полов спаривались в научных целях с человекообразными обезьянами противоположного пола. Запад визжал от восторга! Он всегда восторженно визжал, когда мы творили невесть что, и угрюмо замолкал, когда мы приходили в разум и начинали исправляться.

Затем, когда комсомольские упражне¬ния с комсомолками потеряли идейный вид, началось завинчивание гаек, суровый аскетизм и сублимация энергии в сторо¬ну войны и стройки. В это время сама буржуазия, видя ужасно воплотившими¬ся собственные идеи, из чувства самосо¬хранения возвращается к классической морали, семье, обузданию похоти. Тако¬ва была история первой сексуальной ре-волюции в России.

Затем, уже после Великой Отече¬ственной войны, мы делали вид, что у нас другая природа, пытались украсить и очеловечить социализм. А в это вре¬мя сытый мир по ту сторону преграды, названной Черчиллем «железным занаве¬сом», сходил с ума и томился желанием явно заняться тем, чем уже давно зани¬мался тайно.

В 1953 году в Чикаго в свет выхо¬дит первый номер журнала «Плейбой». Это — официальная дата новой волны сексуальной революции. Сначала, вроде бы, ничего особенного, ничего разврат¬ного. Ну, подумаешь, в середине журна¬ла — вкладыш с фотографией красотки (в первом номере ею была Мэрилин Монро из фотосессии 1949 года). Смесь юмора, разговоров о культуре; о сексе — только между делом. Серьезные авторы в загла¬виях. Набоков тот же, Маркес, Хемин¬гуэй. Но с этих лет в культуре новейшей эпохи уже будет трудно разобраться, где кончилась культура и началась порногра¬фия; или где порнография не думала за¬канчиваться, но все это, тем не менее, относится к культуре. «Где заканчива¬ется Беня Крик и где начинается поли¬ция?» — спрашивали одесситы в расска¬зах И. Бабеля. Жанры перетекают друг в друга, оскароносные актеры снима¬ются в сценах с максимальными огра-ничениями по возрасту, классические произведения становятся основой для порно-сюжетов. И самым опасным ито¬гом оказывается неразличимость граней, стирание границ между высоким и за¬претным. Это и есть, надо понимать, Ва¬вилон, то есть «смешение», когда кри¬тик вынужден сказать (о фильме «Кали¬гула»), что для истории слишком много порнографии, а для порнографии слиш¬ком много истории.

У греха всегда есть собственная иде¬ология. Она может выстраивать систе¬му оправданий из средств, заимствован¬ных у мифологии, у науки, у чего угодно. Главное, она должна быть, так как без нее грех потеряет притягательную силу, и вместо обманчивой подделки под ис¬тину станет просто синонимом прокля¬тия. Этой безыдейности грех себе позво¬лить не может.

Какими средствами до всемирного по¬топа среди людей распространялся грех и греховная идеология? Нет сомнений, что до потопа люди грешили не от случая к случаю. Не по немощи и не от усталости они уступали греху. Они грешили созна-тельно, непрестанно, целенаправленно. Радикальность мер, которые употребил Господь для уничтожения распространив¬шейся греховной заразы, сам потоп — до-казательство необычайной масштабности греховного развития в тогдашнем мире. Греховная деятельность была смыслом жизни, подобно тому, как было смыслом жизни для недавних богоборцев разруше¬ние храмов и убийство верующих.

Так какими же средствами распро¬странялся грех в те далекие годы? Ни¬какими, кроме личного примера и мае- сового беснования, способного втянуть в свои глубины слабого человека. Техниче¬ских средств у греха тогда не было. Прав¬да, добавим то, что жили тогда долго, здоровы были неимоверно. Грех еще не успел растлить природу человека, обес¬силить ее. Кстати, кладбищ не видели. Смерть не уцеломудривала, не приводила души в страх и умиление. Долгая жизнь и неимоверно крепкое здоровье (вещи столь вожделенные для нынешнего человека) обернулись неожиданной бедой — тоталь¬ным развратом и общей гибелью.

Нынешние процессы отличаются от тогдашних быстрым распространени¬ем любой заразы при помощи техниче¬ских средств. Россию в девятнадцатом веке можно было поколебать, а в двад¬цатом сокрушить всего-навсего печатным станком и прокламациями. Вот что такое проигранная идейная борьба! Когда-то Павел услыхал при матери — императри¬це Екатерине —о революционном мяте¬же. «Я бы их из пушек!» — в сердцах ска¬зал он. «Экий ты дурак, — отреагировала мать. — Разве против идей можно воевать пушками?»

Стоит ли объяснять, что в эпоху мас¬совых коммуникаций, при помощи радио, ТВ и Интернета любая цель достигается гораздо быстрее и легче?

***

Если правда то, что разврат гнездится не в плоти, но в уме, то правда и то, что распространять разврат легче при помощи «умных» технологий. Не прикасайтесь к че¬ловеку, не обнимайте и не целуйте его. По¬кажите ему кино. Дайте ему прочесть кни¬гу. Все остальное совершится само, словно вы завели механизм, а потом отпущенная игрушка побежала по полу.

Отраженная реальность, именуе¬мая искусством, имеет над человеческой душой силу великую и таинственную. И одно дело, когда художник может ска¬зать, что «чувства добрые я лирой пробуж¬дал», «над вымыслом слезами обольюсь» и проч. И совсем другое дело, если худож¬ник эксплуатирует имеющуюся в наличии похоть и на нее обращает действие своих произведений.

Вот, Бог, говоря через Иезекииля, произносит: Эта еще умножила блудодеяния свои, потому что, увидев вырезанных на стене мужчин, красками нарисованные изображения Халдеев.... она влюбилась в них по одному взгляду очей своих и посла¬ла к ним в Халдею послов. И пришли к ней сыны Вавилона... и осквернили ее блудодейством своим (Иез. 23:14 — 17).

Когда внутри живет похоть и есть гре¬ховный навык, любой художественный образ греха приводит сердце в томление и разгорячение. Тогда, рано или поздно, душа пойдет на грех («пошлет послов в Халдею») с той степенью обреченности, с какою вол идет на убой.

А теперь представим, что мужчи¬ны, нарисованные красками, ожили пе¬ред взором блудливой дочери Израиля из приведенного пророчества. Предста¬вим, что не стенные росписи, а порно¬фильм на простыне показали и без того оскверненной душе. Эффект умножит¬ся неимоверно. Наше время и есть то время, когда все порнографические сю¬жеты, собранные со всех мозаик Пом¬пей, со всех красноглиняных чаш эл¬линов, со всех индийских миниатюр и статуй, опоясывающих фронтоны соот¬ветствующих «храмов», ожили, задвига¬лись при помощи кинопленки и цифро¬вых камер.

Конечно, кино не изобрело грех. Оно его зафиксировало. Оно впитало все жанры настоящей жизни и отобра¬зило их вскоре после своего появления. Сначала на зрителя побежал прибыва¬ющий на станцию поезд, но вскоре из поезда вышли знакомые лица. И трил¬лер, и порнофильм, и глупенькая мело¬драма появились очень быстро, почти вслед за изобретением. Потому что кино придумал человек, и детище отобразило в себе все интуиции того, кто его родил.

Для нас, в рамках затронутой темы, важно отметить особую притягатель¬ность, которой обладает грех, выражен¬ный средствами искусства, самым мас¬совым и доступным из которых являет¬ся кино. Если сравнить грех с боеголов¬кой, то искусство — лучше чего бы то ни было — способно играть роль сред¬ства доставки, ракеты. И цели для такой ракеты не точечные, а площадные, по¬скольку речь идет буквально об оружии массового поражения.

У человека, не дай Бог, начались про¬блемы с седьмой заповедью — значит, за-кончатся они не скоро. Начинаются же эти проблемы нередко с забытого па¬пой в ящике стола «взрослого» журнала, с найденного случайно ребенком диска с фильмами, предназначенными для за¬крытого просмотра. Однажды же возник¬нув, эти проблемы не просто долго длят¬ся, но грозят никогда не исчезнуть.

***

Филипп Македонский открывал ворота вражеских крепостей при помощи осла, груженного золотом. В наше время роль осла и золота может играть экспорт образа жизни, культурная экс¬пансия. Советский Союз, по крайней мере, был разрушен не залпами орудий, а контрабандой порнофильмов. Да и в освобожденном от Саддама Ираке кинотеатры «для взрослых» появились сразу вслед за танками «Абрамс». Если сломать культурный код покоренного народа, если пощекотать его там, куда он до сих пор по скромности залезть не додумался, то он — твой. Не телом твой, но больше, чем телом, — потро¬хами, мыслями, образом жизни. Чело¬век, которого научили грешить «со вку¬сом» — это индеец, за нитку перламу¬тровых бус продающий Манхэттен. Людям с практичным умом и дьяволом в сердце очень не хочется упускать, воз¬можности для подобных сделок.

Блуд, проникший в кровь, на правах хозяина овладевший разумом, неизбежно проявится в артефактах. Человек сна¬ружи хочет видеть то, что у него внутри. Все, чем мы себя окружаем, есть манифестация нашего внутреннего содержания. Дохристианская культура различных народов открыто порнографична. Там дело касалось природы, а что природно, есте¬ственно, то и не зазорно. Я говорю это не о статуе Венеры Милосской, не о Лаоко- оне, не о тех «канонизированных» образ¬цах античности, которые у нас связаны в мозгу с понятием «античной культуры». Я говорю о тех статуях и рисунках, которые были рядом с «Дискоболом», но не вошли в школьные учебники. Этих по¬следних было больше. Еще больше этого добра было за пределами эллинистиче¬ского мира, и любой специалист по исто¬рии и культуре, скажем, Перу, подтвердит мои слова. Что говорить о тех, кто не знал писаного нравственного закона, если те, кто его знал, повторяли общече¬ловеческие грехи с ненасытимостью.

И взяла нарядные твои вещи из Мо¬его золота и из Моего серебра, которые Я дал тебе, и сделала себе мужские изображения, и блудодействовала с ними (Иез. 16:17). В данном случае «мужеские изображения» это и артефакт, и драго¬ценность, и идол, и (возможно) эротическая игрушка. И это было, говорит Го¬сподь (Иез. 16:19). Это и сейчас есть, а не только было — скажем мы, осмотревшись вокруг.

Вы садитесь в такси и видите фото известного боксера, приклеенное на приборной панели. «Водитель любит бокс», — думаете вы, хотя вы не Шерлок Холмс, и смело начинаете разговор о Ко¬сте Дзю или Джо Фрезере.

Вы садитесь в такси и видите прикре¬пленный к зеркалу заднего вида брелок с голой красавицей. Вы — не Шерлок Холмс, но понимаете, чем занято серд¬це водителя. Но вот незадача! На зеркале вы видите брелок с неодетой женщиной, а на «торпеде» — иконочку Богородицы! Здесь что думать?

Этот вариант — самый противный и самый распространенный. Это — Вави¬лон, то есть «смешение». Не смешение языков, людей, культур, но смешение понятий, превращающее жизнь в абсурд. Это —второе блюдо, сброшенное в та¬релку с первым, на основании той мыс¬ли, что «внутри все перемешается».

«Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадон¬ны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспороч¬ные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил... Что уму пред-ставляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, — знал ты эту тай¬ну или нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Последняя часть цитаты известна многим. Но важен весь монолог Дмитрия из «Братьев Карамазо¬вых». Важен, потому что дает понятие о борьбе за целомудрие как о борьбе тяже¬лейшей, и, притом, борьбе с самим со¬бой. Те, кто желает побед, доставших¬ся случайно и пришедших «сами собой», похожи на лжепророков, о которых ска¬зано: Врачуют раны народа Моего легко¬мысленно (Иер. 6:14).

***

Сколь многие энтузиасты растворяют¬ся в мелочах и второстепенных деталях, собираясь заняться исцелением. Скажут: «Смой косметику, надень длинную юбку, веди себя прилично». Скажут, чего нель¬зя, но не скажут, что надо. И разве в эпо¬хи длинных юбок и чопорного поведения не было разврата, порой неслыханного? Самые пуританские по части моды эпохи знали своих мессалин и иезавелей. Юбки до пола не мешали этим фуриям сбра¬сывать стыд вместе с юбками. Поэтому не во внешних одеждах будем полагать основание нравственности.

Взрослые дяди с галстуками на шее, тайно живущие по кодексу Содома и Го-морры, придумывают молодежную моду для еще стыдливых по возрасту и невин-ных детей. Дети кажутся нам воплоще¬нием развязности, но это — обманутые души. Настоящий разврат царит там, где он смешан с запахом больших денег и претензией на рафинированную культу¬ру. Нам же что противопоставить?

Изведя столько времени и сил на цитирование пророков, скажу язы¬ком пророков. Нам нужен страх Божий. Это — начало премудрости. Им уклоня¬ется всякий от зла. Это необходимый ру¬беж богопочитания. Не воспитаем в себе страх Божий — незачем продолжать раз¬говор, и разговаривать дальше не о чем. Нужно бояться Бога. Аминь.

Этот страх не чужд и Ангелам. Он, по слову псалма, чист и пребывает вовек. О нем нужно молиться: «Да возвеселится сердце мое бояться имени Твоего».

Примером правильной богобоязненности и плодов ее — уклонения от зла — был Иосиф Прекрасный. Иоанн Златоуст в одной из проповедей говорил, что велика вера и велико мужество трех отроков пе¬ред пылающей печью в Вавилоне, но вера Иосифа и его целомудрие перед лицом соблазнов в доме Потифара стоят больше. Там — разожженная печь и смерть, кажу¬щаяся неминуемой, здесь — печь похоти, обжигающая ежедневно. Ведь жена Поти¬фара ежедневно говорила Иосифу, а он не слушался ее, чтобы спать с нею и быть с нею (Быт. 39:10). Он —раб, то есть чело¬век, лишенный свободы, а она — его госпожа. Он — в том возрасте, когда и без дополнительных искушений юноша пла¬менеет различными мечтами и желани¬ями. Но все же Иосиф говорит: Как же сделаю я сие великое зло и согрешу пред Богом? (Быт. 39:9).

Лучший способ обрести страх Бо¬жий, это жить вблизи человека, у кото¬рого он есть. С этим человеком не обя¬зательно молиться вместе. Достаточно ловить рыбу или заваривать чай. Тай¬ным способом страх Божий сообщится от души к душе. Но в том-то и проблема, что носителей благодатного опыта до чрезвычайности мало. Остается спасать¬ся как бы из огня (1 Кор. 3:15), мобилизуя все силы на борьбу с ленью, унынием, на сопротивление соблазнам. Ободряет, что Христос никому, кроме диавола, не го¬ворит: Отойди от Меня. Напротив, гово¬рит: Придите ко Мне, и еще: Приходящего ко Мне не изгоню вон (Ин. 6:37).

Не только Ветхий Завет, но и Новый, в случае прочтения под углом зрения борьбы с плотскими грехами, дает нам понять, что блуд — не просто свойство нашей испорченной природы, но оружие в руках врага, направленное против нас самих. И нужно распять плоть со стра¬стями и похотями (Гал. 5:24), чтобы врага обезоружить.

Нужно вчитываться в Писание и всматриваться в образ распятого за нас Иисуса. Поскольку Он пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью; ибо страдающий плотию перестает грешить (1 Пет. 4:1).

Мыслью надо вооружиться — это, пожалуй, самый важный вывод из сказанного.

ЭТО НЕМНОЖКО НАСТОЯЩЕГО МЕДА ПОСРЕДИ ГОРЬКИХ, КАК ПОЛЫНЬ, БУДНЕЙ. ЭТО ОБРАЗ ЛЮБВИ БОГА И ЧЕЛОВЕКА, ЭТО ЖЕРТВЕННОСТЬ И САМООТДАЧА, ЭТО ЧУДЕСНОЕ ПРЕВРАЩЕНИЕ ДВУХ ЖИЗНЕЙ В ОДНУ...

Храм Новомучеников и Исповедников Российских в Строгино

Первое Чудо

Просвещение

Наш храм

Требы и обряды

Дела милосердия

Молодежный круг

Для родителей, детей и подростков

Приглашаем взрослых

Приходской Университет